Альтернатива

Игорь дал газ. Самолет стал медленно разбегаться и с ощутимой натугой оторвался от земли. Двигатели не выдавали полной мощности.

Надо садиться, но впереди уже кромка поля. Поздно.

На высоте тридцать метров Игорь заложил плавный вираж влево и едва не налетел на телеграфную линию. Штурвал на себя! Аэроплан скабрировал, «перепрыгнул» провода и, почти полностью потеряв скорость, рухнул на поле. Колесо попало в канаву, и самолет скапотировал.

— Твою мать! — донеслось из пассажирского отсека.

Игорь выбрался из пилотской кабины и, потирая бок, бросился открывать пассажирский люк. Запертый изнутри.

— Все живы?

Повезло, никто серьезно не пострадал. Синяки и ссадины. А вот самолету досталось: сломана стойка шасси, оба пропеллера, порваны радиаторы, в нескольких местах повреждено нижнее крыло.

— Зараза…

Игорь в отчаянии сорвал шлем и пнул его, как футбольный мяч. Прошел к ангару. Сел на фанерный ящик. Помощники не пошли за ним, чувствуя свою вину в аварии.

Через несколько минут на аэродром зарулила машина. Из нее вышел высокий человек в дорогом костюме.

Игорь поднялся навстречу, протянул руку.

— Здравствуй, Сергей Васильевич.

Этот человек здесь, в Америке, поистине был послан ему свыше. Сергей Рахманинов, выдающийся музыкант, знаменитый композитор. Осенью двадцать третьего, в самый тяжелый для Сикорского период, когда не осталось уже никаких надежд выбраться из ямы безденежья и равнодушия потенциальных инвесторов, Рахманинов неожиданно купил на пять тысяч долларов акции компании. Более того, ради рекламы он даже согласился стать ее вице-президентом.

— Извини Игорь, опоздал. Надеюсь, вы еще не… — Рахманинов посмотрел на несчастное лицо Сикорского и спросил уже обеспокоено, — что случилось?

— Зря надеешься, Сергей Васильевич, — вздохнул конструктор и мотнул головой в сторону площадки, где лежал S-29A, — слетали уже…

Рахманинов посмотрел в указанном направлении и некоторое время молчал. Потом сказал:

— М-да… Все хоть живы?

— Живы. Но, похоже, в копеечку влетели капитально.

Рахманинов ничего не ответил. Он как-то странно мялся, явно собираясь что-то сказать, но, как видно, не мог решиться. Наконец, сунул руку во внутренний карман пиджака.

— Письмо тебе, Игорь Иваныч пришло. Почему-то на мой адрес.

— Чему удивляешься, — усмехнулся Игорь, — ты же у нас контора, тебе и пишут.

— Н-да… Дела идут… Контора пишет… — рассеяно пробормотал Рахманинов.

— Но касса денег не дает. Плясать, поди, заставишь?

— Нет, что ты… Держи. Из России письмо.

Сикорский вздрогнул. Буквально выхватил из рук друга конверт, торопливо разорвал, вытащил листок, не слушающимися пальцами развернул. Заскользил глазами по строчкам.

Рахманинов терпеливо ждал.

Сикорский повернулся к нему спиной. Шагнул. Остановился, повернулся назад. Поднял глаза.

— От Коли. Бог мой, сколько же лет прошло, я уж и думать о нем забыл, жив, мертв… В такой кутерьме…

— Кто это?

— Николай Николаич, — медленно ответил Игорь, — мы его часто звали по батюшке, хотя он моложе меня на три года. Коля Поликарпов. Мы с ним вместе строили «Муромца».

Игорь опустил руку с письмом и, отвернувшись, посмотрел на искореженный аэроплан.

— А я ведь с ним разругался…

— Когда?

— В восемнадцатом, когда уезжал. Звал с собой, он отказался. Вокруг все катилось ко всем чертям, я уже в семнадцатом это понял. После октября «Руссобалт» встал, я пошел в заводской комитет, спросил, что мне теперь делать. Они сказали: «Делай, что хочешь».

Он помолчал, потом продолжил:

— Был там некий товарищ… — он особо выделил это слово, — товарищ Ларин, который заявил, что Советской республике не нужны предприятия, подобные фабрикам духов и помады… Я ведь, фактически, бежал оттуда, Сергей. Знакомый рабочий предупредил, что ищут меня некие товарищи в кожанках.

— Ты рассказывал, я помню, — кивнул Рахманинов.

— Вот. А Коля остался. Я даже дар речи сначала потерял. Попытался вразумить его. Напомнил, как Маркс высказывался о религии. «Опиум для народа». А Коля из семьи священника и сам в семинарии учился. Я ему: «Большевики о тебя ноги вытрут, не будешь ты аэропланы строить, не нужны тут они никому». А он мне: «Я — русский». Поговорили, короче… Плюнул в сердцах, да уехал. А он остался.

— В России сейчас не большевики, — напомнил Рахманинов.

— Я помню. Просто совсем уже думать перестал о ней. С глаз долой, из сердца вон.

— Игорь, что ты такое говоришь?!