Альтернатива

А Штирлиц сидел с Везичем на открытой веранде пустого в этот час ресторана «Илица» и внимательно разглядывал сильное лицо полковника. За час перед этим он встретился с Родыгиным. Он пригласил его и Дица на ленч, как они и условились накануне. Родыгин назвал им имена многих людей, связи у него были широкие и разнообразные. Диц поздравил Штирлица с удачей — источник довольно интересен.

После этого Штирлиц поехал на встречу с Везичем. Говорить ему сейчас приходилось особенно осторожно, ощупью, сдерживая нетерпение, потому что, по всему судя, счетчик времени уже работал вовсю. Москва прислала вторую шифровку — Центр требовал ответа на свой вопрос, такой, в общем-то, немногословный: «Будет ли война с Югославией, и если будет, то когда?» Не больше и не меньше. А что Везич? Какое он может иметь отношение к ответу, который предстоит узнать Штирлицу? Никакого он не имеет к этому отношения. Хотя ничего нельзя сказать заранее. Не зря, видимо, Родыгин расспрашивал о нем прошлой ночью. Везич может оказаться той ступенью, которая позволит Штирлицу шагнуть поближе к Веезенмайеру. А тот знает все.

— Господин полковник, какую форму разговора вы предпочитаете?

— Вы задаете вопрос вроде маэстро, предлагающего любые условия перед началом сеанса одновременной игры на десяти досках, господин Штирлиц.

— На десяти досках я не потяну. На трех, от силы четырех, еще куда ни шло.

— Вы имеете в виду нашу с вами партию?

— Нашу партию мы будем разыгрывать на одной доске. Собственно, этого ответа я и ждал, когда спрашивал вас о форме разговора.

Штирлиц неторопливо открыл портфель, достал папку, в которой лежали фотографии полуголого Везича и Лады, статья фельетониста Илии Шумундича, и положил все это на стол.

— Поглядите, пожалуйста, — сказал он. — Нет ли здесь мелких огрехов и фактических неточностей?

Везич пробежал статью, внимательно рассмотрел фотографии — не монтаж ли — и серьезно спросил:

— Завизировать?

— Это было бы замечательно.

— Вы уверены, что опубликуют?

— Бесспорно.

— Когда?

— Сразу же после нашего с вами разговора.

«Вечерних газет две, — подумал Везич, — и в одной из них Взик. Мне надо, видимо, не ждать разговора с заместителем министра, а публиковать сегодня же...»

— И вы действительно думаете, — спросил он, — что это может мне повредить?

— А вы как думаете?

— Мне интересна ваша точка зрения.

— Думаю, что вам это здорово повредит.

— Почему?

— Потому что вы не сможете опровергнуть ни одного из приведенных здесь фактов. Факты, конечно, ерунда сами по себе; можно было б и поинтереснее найти, но мы в цейтноте. Однако факты эти обращены к массовой аудитории и затрагивают те вопросы, которые более всего интересны толпе. Опровергать написанное здесь, — Штирлиц тронул мизинцем странички, — невозможно, поскольку вас конкретно ни в чем не обвиняют. О вас говорят как о блудливом блюстителе нравов. Этот парадокс, я согласен, дешевого свойства, но он стреляет в десятку.

— Парадокс стреляет?

— Это вы хорошо подметили. О чем свидетельствует, по-вашему, такая корявая фраза?

— О том, что вы волнуетесь.

— Именно.

— Ваш коллега ни за что в этом бы не признался.

— Кого именно вы имеете в виду?

— Господина Фохта.

— Он очень волновался, беседуя с вами?

— Он тщательно скрывал свое волнение.

— Каждый человек играет такую роль, какая ему по силам.

— Меня всегда интересовал вопрос: явлением какого порядка следует признать актера — высшего или низшего?

— Актер — это орган божий, — ответил Штирлиц задумчиво. — Он моделирует нижний уровень бытия, не высокое — бытие плоти, бытие темперамента. Но поскольку он может это моделировать, то сам становится явлением высшего порядка, ибо лицедейством своим заново осмысливает явления, то есть обладает врожденным даром мыслить.

Везич удивился не столько этому ответу, сколько тому, что Штирлиц не форсировал разговор, — а он мог это сделать, и, наверно, это было бы ему выгодно, ибо он сейчас обладал выигрышем во времени.

— Ну, а если актер — явление высшего порядка, — медленно сказал Везич, глядя в глаза Штирлицу, — что же такое институт режиссуры?

— Режиссер — это творец мысли. Настоящий режиссер и настоящий актер почти всегда борются друг с другом, это две индивидуальности. Разница в том, что режиссер спускается сверху. Режиссер создает свое имя из всего на свете, он, как творец, творит мир, но из чего сотворит он этот свой мир и свое имя?!

— Да, но за ними обоими стоит писатель. Он, видимо, самое главное начало в проявлении этих двух ипостасей.