Альтернатива для грешников

– Бессонов, Петрашку, посмотрите там, – приказал Михалыч, – а мы с Никитой пройдем в кабинет.

В кабинет мы прошли вчетвером. И мы стали смотреть лежавшие на столе бумаги и записи. Нужно признать, что его сестра держалась мужественно. Она сидела в глубоком кресле молча, не произнося ни слова. Напротив сидела наша журналистка и тоже молчала.

Мы перебирали бумаги, пытаясь найти что-то, что нам поможет. Это называется легкая форма обыска. Так сказать, поверхностный осмотр. Но мы проводим его тщательно, пытаясь обнаружить какую-нибудь причину страсти хозяина квартиры к прыжкам из окна.

– Ваш брат работал в Кабинете Министров? – спрашивает Михалыч.

– Работал, – кивает женщина, – работал, – повторяет она, словно только сейчас понимая, что случилось. Но Михалыч, чутко чувствуя ситуацию, не дает ей раскиснуть.

– В каком отделе?

– В секретариате Кабинета Министров, – отвечает женщина, и Михалыч удивленно поднимает правую бровь. Это высшая степень удивления, и я уже знаю, что остаток ночи, вернее, остаток утра мы не будем спать.

– Вы не знаете, чем он там занимался?

– Работал, – пожимает плечами женщина, – он был обычным референтом. Он ведь и раньше там работал, когда еще это ведомство называлось Советом Министров.

– И тоже в секретариате?

– Нет. В отделе административных органов.

Нужно знать Михалыча, чтобы оценить его взгляд, брошенный на меня. А потом на журналистку, сидящую в кресле. Она все запоминает, и видно, что ее зрачки вращаются, как записывающие бобины магнитофона. Я все больше убеждаюсь, что подполковник специально взял ее с собой, чтобы гарантировать хороший скандал в том случае, если сегодняшнее расследование кто-нибудь попытается замять или спустить на тормозах. Я начинаю смотреть книги в шкафу. У всех партийных чиновников привычный набор книг. «Огоньковские» подписки семидесятых и восьмидесятых годов в полном объеме. Их тогда распределяли по специальным лимитам, и никто не мог получить их, кроме сотрудников райкомов и других подобных инстанций. Я достаю одну книгу. Конечно, страницы даже не открыты. Это Чехов. Признаюсь, я не большой любитель Чехова, но когда страницы даже не раскрыты, это неприятно. Словно родившийся мертвый ребенок. Эта книга могла доставить кому-то радость, сделать человека немного лучше или добрее, а вместо этого была заключена в стеклянную колбу шкафа и пылилась там до моего появления. В девяти из десяти случаев книги собирали для престижа.

Впрочем, некоторые книги раскрывались и даже активно читались. Затертый Горький. Довольно потрепанный Толстой. Все-таки молодец этот Скрибенко. У меня мама была библиотекарем, и я научился если не любить, то хотя бы ценить книги.

– А семья не жила вместе с ним? – спросил Михалыч.

– Он развелся сразу после того, как получил эту квартиру, – пояснила его сестра, – семья здесь никогда не жила. Они формально были в браке много лет, но фактически не жили вместе. Вы же знаете, тогда не разрешали разводиться ответственным сотрудникам центрального аппарата. Вот он и вынужден был не оформлять свой развод до восемьдесят седьмого года. А квартиру он получил в восемьдесят третьем.

– Это его библиотека? – спрашивает Михалыч, видя, как я достаю книги. У него взгляд наметанный, он все замечает.

– Не совсем. Здесь есть и мои книги. Мы с ним живем давно вместе.

Значит, Толстой и Горький не писатели ее брата. Это скорее ее кумиры. Но я уже смотрю другую полку, где лежат фотографии. Целая пачка фотографий. Я лениво перебираю ее, скорее для проформы, чем по необходимости. Какая мне разница, у кого на коленях он сидел в детстве или с какой девушкой любил фотографироваться. Здесь в основном семейные фотографии. А вот в другом альбоме лежат более поздние фотографии. Я показываю Михалычу, и тот кивает, чтобы я все проверил. Из другой комнаты доносится неясный шум. На Бессонова еще можно положиться, он действует аккуратно, а вот Ион в квартире что слон в посудной лавке. Лучше бы мы взяли Зуева.

– У вашего брата были близкие друзья? – спрашивает Михалыч. – Он не говорил вам, куда он сегодня пойдет?

– Нет, не говорил.

– А вы не спрашивали?

– Конечно, нет. Это было его личное дело. Мы уже не в том возрасте, когда нужно контролировать друг друга.

– Но он часто уходил по ночам? – настаивает Михалыч.

– Нет. Почти никогда. Но иногда уходил. У него была женщина, у которой он оставался ночевать.

– И он не предупреждал вас?

– Иногда предупреждал, – горько отвечает она.

Я продолжаю листать альбом.

Почему у всех его друзей такой нагло-самоуверенный вид. И у всех одинаковые костюмы. Словно все они вышли из инкубатора. Впрочем, раньше так и было. Все мы, советские, были как инкубаторские. Вот на одной карточке погибший в поездке за рубежом. Все тридцать человек стоят в темных костюмах, и все строго смотрят в объектив.

– А сегодня ночью он вас предупреждал? – не унимается подполковник.

– Он сказал, что задержится. Обещал вернуться поздно. У него есть, были свои ключи, и поэтому я легла спать, даже не думала… даже не думала… что все так случится.