Альтруисты

Жена тренера и ее подружки были лет на десять старше Франсин: все как одна платиновые блондинки с вызывающе белой кожей и консервативными политическими взглядами. Мэгги подозревала – или надеялась, – что мама подружилась с ними из научного, антропологического интереса. Или же ей просто нравились стейки, которые почти всегда присутствовали на этих встречах.

Словом, то были люди совсем не маминого круга.

И вот во время этой странной дружбы, продлившейся около десяти месяцев, жена тренера организовала благотворительную вечеринку в гостинице «Чейз-парк-плаза» – сбор средств в пользу Общества помощи людям с БАС. Вход на мероприятие стоил триста долларов, и жены бейсболистов – как на подбор, топ-модели – целый час бродили по вестибюлю, попивали коктейли с благотворителями и изящно хихикали, не разжимая губ.

Франсин притащила с собой Артура. Он был в коричневом костюме.

– Как думаешь, в какое количество исследовательских грантов обошлось это мероприятие? – спросил он.

– Ш-ш-ш, – ответила Франсин. – Согласись: чтобы уметь зарабатывать, надо уметь тратить.

Когда Артур ушел в туалет, она тайком купила лотерейный билет за сто долларов.

После торжественной речи тренерской жены и ужасающего видеоролика о болезни моторных нейронов жена шорт-стопа, голландка-танцовщица, в которую шорт-стоп предположительно влюбился в ходе постчемпионатной пьянки в Амстердаме, вышла на сцену и зачитала вслух некую последовательность цифр: точно такие же цифры значились на билетике Франсин. Она даже не сразу поняла, что выиграла.

Мэгги хорошо помнила тот вечер: ее мама влетела в кухню, довольная и раскрасневшаяся, ее усыпанное пайетками платье отбрасывало во все стороны сумасшедшие блики. В руке она сжимала стеклянный чехол.

– Правда, красивые? – Она сняла крышку и показала Мэгги (тогда шестнадцатилетней) выигранные часы.

– Ну да… – ответила она. – Слегка перебор… нет?

– Ох, не говори! – простонал Артур.

Франсин их и не слышала. Она молча разглядывала часы, очень дорогие на вид, но совершенно «не ее».

– Ты плачешь? – спросила Мэгги.

В глазах матери сияли слезы.

– Вы не понимаете, – произнесла она слабым, дрожащим голосом, – я ведь никогда ничего не выигрываю!

Мэгги ни разу прежде не слышала, чтобы мама так говорила – чтобы она вообще употребляла применительно к себе или близким слова, обозначающие победу или поражение. Не была она склонна и к самокритике. Мэгги инстинктивно захотелось защитить мать, но как защитить ее от нее самой? Такая красивая, мудрая и изворотливая женщина, как Франсин, – само совершенство! – думает, что никогда не выигрывает? Как это ее характеризует? И как это характеризует Мэгги, с детства пытавшуюся подражать матери?

Эти вопросы до сих пор не давали ей покоя.

Но где же часы? Ни в полупустой шкатулке для драгоценностей, ни под родительской кроватью, ни среди рассыпанных по письменному столу ручек и морских раковин их не оказалось. Мэгги все рыскала по дому, но безрезультатно. Наконец ей пришло в голову заглянуть в какой-нибудь неожиданный уголок – последнее место, где могли бы оказаться часы. Но таких в огромном доме было слишком много. Он целиком состоял из «последних» мест.

Мэгги спустилась в подвал – первое «последнее» место. Среди примятых кресел-мешков, потемневших ножек столика для пинг-понга и за гребным тренажером, притащенным Артуром с помойки возле школы Мэгги, часов не оказалось. Как и в постирочной, которую до сих пор не отремонтировали (за стиральной машинкой чернело пятно во всю стену). Часов не было ни в третьем, ни в четвертом «последнем» месте.

Пятым местом Мэгги назначила столовую. Роясь в красивом буфете и перебирая фамильное серебро, она вдруг вспорола палец столовым ножом с монограммой на ручке. От боли она резко развернулась на месте и увидела на стене перед собой отцовское послание.

11

Пока Артур жил в Зимбабве, Франсин разработала план потакания своим прихотям. Некому было считать каждый потраченный цент, скрупулезно записывать все доходы и расходы, устраивать ей скупердяйские допросы («Я только из душа: у нас два мыла. Ты купила новое? Мало одного, что ли?»), и Франсин устроила себе небольшую передышку от режима строгой экономии. Она ходила в кино, купила себе пуховик, посетила музей изобразительных искусств и принесла из сувенирной лавки глянцевую репродукцию картины Томаса Гарта Бентона. Вставила ее в рамку и повесила в гостиной над новым стильным креслом, также купленным в отсутствие Артура. Словом, не слишком-то и потратилась. Но Артур, чей гений заключался в умении навязывать свою волю близким, оказался начисто лишен потребительского инстинкта, придававшего осмысленность американской жизни. На свете было очень мало вещей, которые он не считал непозволительной роскошью.

Одиночество стало единственным излишеством, на которое у Франсин не хватало ни эмоциональных, ни материальных ресурсов. Она скучала по Артуру – искренне скучала, – но в одиночку ей было не потянуть аренду квартиры: аспирантской стипендии с трудом хватало на жизнь.