Альвийский лес. Часть вторая. Путь из леса

В итоге решено было организовать, напротив, торжественный въезд юного Императора в первый его имперский город, сделав вид, что всё идет как положено. Харран был послан за своими людьми — нельзя же, чтобы Императора сопровождала жалкая кучка из нескольких воинов, украшенных не очень свежими повязками со следами крови, и двух альвов. Харран привёл практически всех, кто был в его доме способен носить оружие. Он догадался их приодеть, и большая их часть прибыла конной. Чего он не догадался сделать — это привезти хоть какую повозку. Императору, который до этого следовал на неудобных импровизированных носилках меж двух коней, пришлось, преодолевая боль и неудобство, ехать дальше верхом. Асарау, сколько мог, постарался уменьшить болевые ощущения в раненной ноге, и держался поближе к Императору, справа от него — пришлось плюнуть на этикет: если бы Его Величество упал в обморок дорогой или, того хуже, прямо перед встречающей его знатью города — было бы нехорошо.

Городская знать, предупреждённая Харраном, собралась на офисиаде[1], перед Домом Приёмов. Туда же стянули городскую стражу, во главе с гуасилом и его супругой, а точнее, во главе с ньорой Амарой и ее мужем гуасилом при ней. Туда же собрались и все желающие посмотреть на нового Императора — то есть практически всё население Кармона.

Когда процессия приблизилась, Харран выкрикнул положенные слова, возвещающие о смене Короны. Встречающие преклонили перед Императором колени: народ, довольный редчайшим зрелищем, охотно и радостно, верхушка, пребывающая в сомнениях, неторопливо и без особого почтения. На ногах остались два армано из Странноприимцев, откуда-то взявшиеся в городе: Харран их не знал и никогда раньше не видел. Они держались обок городской верхушки, не смешиваясь, впрочем, и с толпой; смотрели дерзко и насмешливо переговаривались, ожидая реакции Йоррига и его свиты.

Дорант, не говоря ни слова, уложил их двумя выстрелами из своей ныне любимой четырехствольной игрушки. Когда дым рассеялся, а крики изумления и ужаса утихли, он объявил застывшей толпе:

- Люди Кармона и Кармонского Гронта, преданные Империи и Императору! На дороге в столицу, куда мы везли примеса Йорре, спеша воссоединить его с венценосным отцом, мы были атакованы братьями Странноприимного ордена во главе с армано Миггалом! Странноприимцы намеревались убить нового Императора, чтобы ввергнуть Империю в смуту и разрушение! Они посягнули на жизнь Его Величества, уже зная, что перед ними не примес-наследник, а сам Император! Орден сей объявлен ныне вне закона, членов его должно схватить и допросить, а при сопротивлении — убить на месте! Имущество ордена отходит Короне, а тому, кто принесёт доказательства преступных его деяний, будет выдана награда! Вы сами видели — эти двое злонамеренно и открыто выразили неуважение к особе Императора, не преклонили пред нею колена и осмелились строить над нею насмешки! За это были они покараны на месте, что будет и со всяким, кто, подобно им, посмеет проявлять неуважение к Императору и его власти!

Речь Доранта, подкрепленная зрелищем выставленных в сторону толпы — и местной верхушки в том числе — стволов импровизированной императорской свиты, произвела впечатление. Люди преклонили головы пониже, стараясь не смотреть в глаза Доранту и окружавшим его и Императора боевым слугам.

Дальше выступил уже сам Йорриг Седьмой, объявив, что всем, кто его поддержит, будет хорошо, а тем, кто воспротивится — плохо. При этом он на примерах пояснил и то, и другое, подтвердив Доранту, Харрану, Калле и Асарау то, что пожаловал им в лесу, а также объявив, что Кармонский Гронт из коронных земель стал наследственным владением, но сам Кармон остаётся коронным городом и с этого момента будет столицей северных областей Заморской Марки. Наместника он поблагодарил за содействие, оказанное Доранту, и поздравил его камергером. Тех же, кто будет противиться воле Императора и препятствовать его власти, обещал он казнить и лишать их семьи имущества в пользу казны.

Засим он потребовал от представителей местной власти и других важных людей (заранее перечисленных для него Харраном) подойти для принесения клятвы верности, каковую они, опасливо косясь на сильно пахнущую горелым порохом четырехстволку Доранта, благополучно принесли, за что были допущены к целованию императорской длани.

Народ наблюдал за этой церемонией со смешанными чувствами, судя по отсутствию приветственных криков и возникавшему то тут, то там негромкому обсуждению — что же теперь будет и как к этому относиться. Дорант же ни на минуту не сомневался, что поступил правильно: в их положении нельзя было допустить и тени сомнения в законности власти молодого Императора, и тени даже не сопротивления, а публичного неуважения к ней.

2