Алые буквы

— Твой географический вопрос, Эллери, заставил Харриет наложить в штанишки. Это ведь считается строжайшим секретом. Ну, что там у тебя?

— Можно говорить свободно?

— По моему телефону? Разумеется, ведь он подключен к линии блокировки подслушивающих устройств, приятель! Так что выкладывай.

— Ну, ты подумал об этом?

— О чем?

— О чем ты обещал подумать перед нашим прощальным поцелуем в тот вечер.

— Ты имеешь в виду Харрисона? — В голосе Филдса послышалось раздражение. — Да, подумал.

— Ну?

— Я еще не решил.

— Что не решил?

— Слушай, Эллери, я спешу. Собираюсь лететь в Голливуд. Почему бы тебе не позвонить мне, когда я вернусь?

— А когда ты вернешься?

— Недели через две-три.

— Я не могу ждать так долго, Леон!

— Ничего не поделаешь, приятель. — И Филдс положил трубку.

* * *

Эллери не стал тратить время на недобрые мысли о Леоне Филдсе. Для Филдса не существовало иных законов, кроме тех, что выработаны им лично, — обычным людям он не подчинялся. Если Филдс говорил «подождите», приходилось ждать. Как правило, оказывалось, что ждать стоило.

А тем временем Эллери мог только наблюдать за любовниками между тщетными попытками вернуться к работе. Его стол был завален ждущими ответа письмами, непрочитанными рукописями для «Журнала тайн Эллери Квина» и закодированными набросками нового романа, настолько давними, что он сам не мог их расшифровать.

Эллери следовал за Мартой по Западному Центральному парку и Восемьдесят первой улице и видел, как она встретилась с Харрисоном у планетария Хейдена. Они вошли внутрь и послушали вечернюю лекцию, наблюдая в темноте искусственные звезды, после чего вышли порознь и двинулись в разных направлениях. Очевидно, на сей раз Марта осмелилась только на урок астрономии.

На следующей неделе, словно желая сохранить атмосферу полета в пространстве, они встретились в аэропорту Айлдуайлд в Куинсе. Ветер от взлетающего самолета развевал юбку Марты, когда возлюбленный обнимал ее. Она нервничала, вырывалась и, как обычно, озиралась вокруг, но Харрисон только смеялся и целовал ее. Потом они поехали в его «кадиллаке» в Нижний Коннектикут, остановившись в конце сельской дороги у дома с окнами, выходящими на пролив, и вечнозелеными деревьями, шепчущимися, словно завистливые соседи. Актер перенес Марту через порог, будто молодую жену, а Эллери, затаившийся под защитой типично коннектикутского валуна, развернул машину и с тоской поехал назад.

На третьей неделе Эллери снова позвонил в офис Леона Филдса. Мисс Лафмен сообщила, что мистер Филдс все еще на побережье. Нет, она не знает, когда он вернется, но если мистер Квин будет любезен перезвонить в пятницу…

Мистер Квин был любезен и перезвонил, но мисс Лафмен информировала его, что Филдс улетел в Мехико по горячему следу какого-то общественного деятеля и дурно пахнущих восьмидесяти пяти тысяч долларов, и она опять-таки не знает, когда он вернется. На днях он позвонил и сказал, что, возможно, заскочит на несколько дней в Гавану.

Эллери скрежетал зубами, утешая себя тем, что Дерк Лоренс работает как одержимый и ему не до ревности.

Марта в эти дни тоже была занята. Она завершала распределение ролей в пьесе Эллы Гринспан, а репетиции должны были начаться в одном из пустующих театров на Западной Сорок пятой улице.

Вэн Харрисон в пьесе не участвовал. Все роли там были женские, за исключением мальчика десяти лет.

Марта похудела, но стала более спокойной, и в ее голосе зазвучал металл. Один театрал, посмотрев, как она проводит репетицию, заявил в «Сардис», что «Марта нашла себя как режиссер. Что-то с ней произошло — слава богу». Память о ее первых двух спектаклях была все еще свежа на Шуберт-Элли. Теперь же стали говорить, что ее ожидает шумный успех, и все надеялись, что она сможет возместить потери, понесенные в результате постановки «Вокруг тутового дерева» и пьесы Алекса Конна.

Тем не менее Марта нашла время, чтобы на четвертой неделе отсутствия Леона Филдса ускользнуть на пляж Джоунса, где Эллери наблюдал за ней в бинокль с набережной. Она лежала рядом с Харрисоном под красным зонтом. В купальном костюме Марта казалась совсем худой, и Эллери не был уверен, что это ему нравится. На всем ее облике лежала печать меланхолии.

Харрисон был облачен в красивый купальный халат цвета бронзы; его шею обматывал ярко-голубой шарф. Эта уступка тщеславию была всего лишь осторожностью — он едва ли хотел выставлять свое тело напоказ в непосредственной близости от крепких тел молодых мужчин. Но когда Марта пошла купаться, Харрисон сбросил халат и шарф, оставил их под зонтом и последовал за ней. Эллери смотрел на них в бинокль. Обнаженный Харрисон являл собой малопривлекательное зрелище. Загоревшая под «солнечной лампой» кожа была дряблой, брюшко — весьма заметным, волосы на груди — седыми, а ноги — испещренными варикозными венами. Покуда Марта плавала и ныряла как дельфин, Харрисон греб руками по-собачьи, держа подбородок над водой, так как боялся намочить парик. Эллери занес все факты в книжечку, добавив «F» к своему алфавиту и спрашивая себя, зачем он вообще ведет эти записи.