Алые Евангелия (ЛП)

Изначальное назначение Домов Стока было давно забыто. Многие из них были абсолютно пусты. Некоторые из них служили хранилищами кольчужных фартуков и перчаток, используемых при вивисекции проклятых, — пропитанные кровью приспособления, брошенные на радость мухам. И даже они, породив и воспитав там несколько поколений, исчерпали полезность вещей и улетели.

Теперь туда никто не приходил, за исключением Жреца Ада, но и он приходил только дважды: один раз, чтобы подобрать место для тайника собственного вклада в традицию пыток Ордена, другой, чтобы действительно спрятать. На самом деле, именно вид птиц на стене вдохновил его на простое, но элегантное решение, как он может донести до адресатов новости, на оттачивание формулировки которых он потратил многие месяцы. Используя смертоносные знания, полученные в результате своих исследований, и единственную не связанную с магией книгу из своей секретной библиотеке, Сенбазуру Ориката или "Как сложить тысячу журавлей", — древнейший из известных трактат об искусстве оригами, он отправился выполнять свою тайную работу с энтузиазмом, которого не испытывал даже в лучшие времена своей бытности живым человеком.

Сейчас, зайдя в шестой Дом Стока, где его труды мирно почевали в большой птичьей клетке, он снова испытал прилив энтузиазма, но осознание того, что на вторую попытку не будет ни времени, ни возможности — поэтому он не мог позволить себе допустить ошибку сейчас — отрезвляло его. С тех пор, как он впервые принес сюда свою секретную работу, Орден разросся, на что он и рассчитывал. Необходимо сложить ещё несколько журавликов для своей стаи, параллельно используя тонкую кисть и тушь под названием "Испепеленная чешуя". Это займет всего пару минут. Работая, он прислушивался к любым звукам, кроме издаваемых умирающими птицами — шепот, шаги, любые признаки того, что его разыскивают — но ничто не прервало выведение Исполнительных Предписаний на дополнительных, заранее сложенных и оставленных непомеченными именно на такой случай, журавликах. Он сложил их в клетку вместе с другими, созданными им, и когда он это сделал, в его мысли вкралось чувство, почти совершенно чуждое ему. Смутившись, он силился определить его. Что это было?

Когда пришел ответ, он из дал сдержанный возглас узнавания. Это было сомнение. Но что касается его источника, демон хранил прискорбную неосведомленность. Он не сомневался в эффективности предприятия, к которому собирался приступить. Он был уверен, что этого будет более чем достаточно. Он также не сомневался и в способе его осуществления. Так что же его беспокоило?

Он смотрел вниз на клетку со сложенными бумажными птицами, пока ломал голову над своей непрошенной эмоцией. И вдруг все сразу стало ясно. Сомнение коренилось в уверенности, уверенности в том, что как только магия, которой он занимался в этой комнате, будет выпущена на свободу в мир, обратного пути не останется. Мир, каким он его знал почти столько же, на сколько простиралась его память, вот-вот изменится до неузнаваемости. Спустя мгновения он высвободит абсолютный хаос, и сомнение просто напоминало ему об этом факте. Оно испытывало его. Оно вопрошало: — Ты готов к апокалипсису?

Вопрос звучал у него в голове, но ответил он вслух.

— Да, — подтвердил он.

Распознав сомнение и ответив ему, он продолжил свою работу, подхватил клетку, донес до двери и, опуская клетку на порог, распахнул дверь.

Ради безопасности он снял из ремня нож для разделки, приготовившись к маловероятному событию — на случай если его прервут. Затем он начал произносить слова африканского происхождения, на усвоение которых ему потребовалось некоторое время, так как они перемежались мычанием и легким придыханием.

Произнося заклинание, Жрец Ада наблюдал за клеткой. Иногда заклинание требовало второго и даже третьего повторения, поэтому он переводил дух, чтобы повторить слоги, когда заметил слабое шевеление в куче сложенной бумаги. Почти сразу же последовало еще одно движение, и еще одно, стремление жить охватывало обитателей клетки. Менее чем за минуту, хлопая своими бумажными крылышками, ожила почти сотня журавликов оригами. Единственный звук, который они могли издавать, был тот, который они издавали сейчас: бумага, трущаяся о бумагу, сгиб о сгиб. Они знали, чему их заставили подражать, и они трепетали перед дверью, стремясь освободиться.