Алые нити прошлого

«Подобный холст как раз благоговеет к вопросу о самобичевании, — с иронией подумал Верпетий. — Если гость не испытывает мук телесных, то пусть хоть полюбуется на мучения известных святых отцов. Да, отец Мануэль явно сам человек не без чувства юмора. Как раз то, чего порой так не хватает перед сном», — внезапно съязвил разум молодого человека. Верпетий боязливо перекрестился и инстинктивно огляделся по сторонам — словно в комнате был ещё кто-то, способный подслушать нечестивые мысли библиотекаря. Вздохнув, молодой монах ещё раз упрекнул себя в неподобающих сыну церкви мыслях, и, пошептав «Отче наш» три раза, с силой прислонил стоявшую неподалёку ставню к окну, закрыв его. Избавившись таким образом от ненавистного ему пейзажа, Верпетий с облегчением присел обратно на кровать, стараясь при этом не смотреть на внушающий отнюдь не религиозный трепет гобелен. Растянувшись на кровати, он стал бесцельно наблюдать за вьющимися в дневном свете столбцами пыли до тех пор, пока его разум, заполненный мешающимися разговорами прошедшего дня, не начал плавно соскальзывать куда-то в мягкую, тёмную пропасть.

Когда в дверь вежливо постучали, Верпетию показалось, что это звучит у него в голове огромный церковный колокол — настолько громким показался ему этот стук. С трудом разлепив глаза, юноша не сразу вспомнил, где он находится. Однако быстро сообразив, в чём дело, он поспешил ответить слегка заплетающимся ото сна языком: «Входите, прошу вас. Не стойте там».

Вошедший оказался скромно одетым молодым человеком, примерно одних лет с Верпетием. Он был помощником повара, и помогал накрывать на стол. Извинившись, слуга доложил, что ужин уже накрыт и сеньор Мануэль ожидает его в столовой зале — на первом этаже. После чего бесшумно удалился, также вежливо притворив за собой дверь.

Монах не представлял себе, который сейчас час, и сколько времени он вообще проспал. Он помнил, что когда они приехали, солнце стояло ещё довольно высоко, то есть было около половины четвёртого. Опасаясь, что отец Мануэль, возможно, уже давно дожидается его внизу, Верпетий одним движением спрыгнул со своего нового ложа и попытался найти в своей сумке хоть что-нибудь, что дало бы ему представление о собственной внешности. В монастыре их учили аккуратности и тому, что за столом, особенно в присутствии важных гостей — нужно всегда выглядеть опрятно и скромно, не поддаваясь соблазну украшательства. Об украшательстве, понятное дело, речи не шло — однако в данный момент Верпетий сам являлся гостем в доме инквизитора, а потому считал своим долгом выглядеть наиболее «серьёзным» образом. Отыскав в мешке деревянный гребень, он наскоро расчесал свои короткие густые, вечно путающиеся, волосы. Не найдя никакой отражающей поверхности, Верпетию пришлось довольствоваться тем, чтобы просто оглядеть себя сверху-вниз, и немного умыться из стоявшей тут же на комоде чаши с водой.

Юноша хотел уже выйти из комнаты, когда вспомнил, что так и не узнал, сколько сейчас времени. Хоть это было и не особенно важно, но Верпетию всё-таки хотелось узнать, как долго он пребывал в сонном оцепенении. В монастыре он привык выделять на сон столько времени, сколько было положено по «Часослову», иными словами — он спал от молитвы до молитвы. Здесь же он абсолютно забыл об этой своей обязанности честного Сына Господня. Открыв ставню, юноша застал практически окончившийся закат. «Боже Всемилостивый, значит, я проспал целых пять с лишним часов — и пропустил Вечернее богослужение и Всенощную молитву!?». Изумлённый произошедшим, Верпетий в очередной раз принялся укорять себя за неслыханную наглость по отношению к своему делу. Злясь на себя за чрезмерное увлечение праздностью, монах пообещал, что всю эту ночь отстоит на коленях в ближайшей часовне — молясь и прося прощения за свою глупость у Высшего Судии. В доказательство верности собственному решению, Верпетий даже пару раз больно хлопнул себя по спине тем самым мешком, в котором хранились все его бедные пожитки. «Так тебе, Верпетий, так тебе! Усмири же свою плоть, о, несчастный и нерадивый раб Божий!».

Когда юноша, наконец, спустился в столовую, то почувствовал, что совсем не хочет есть. Мануэль, сидя за столом в тончайших кожаных перчатках телесного цвета, внимательно изучал какую-то рукопись. Очевидно, она была настолько стара, что нуждалась в особо бережном к себе отношении — вследствие чего инквизитору и пришлось надеть перчатки из телячьей кожи. Тарелка священнослужителя была пуста, он давно закончил трапезу.

— Что-то ты совсем «заспался», друг мой, — недовольным тоном произнёс отец Мануэль. — Видно, ты сильно устал с дороги — раз пропустил все службы, какие только возможно. — Священник с укором взглянул на молодого человека.