Алые паруса бабушки Ассоль

– Да все я понимаю. В том самом мире, который ты и создала. Ты же не можешь отрицать, что без тебя при этом не обошлось! Если бы родился мальчик, ты бы была сейчас Готланд – в его мире или в своем? Молчишь. Мне противно с тобой на эту тему разговаривать. Это все равно как доказывать, что чучело хуже живой собаки.

Он стоял под краном и кричал «Атила! Атила!», а я смотрел в трубу на небо и не отвечал. Кортик не ушел – сел на землю, опустил голову между расставленных коленей и так застыл. Меня это всегда раздражало – он мог сидеть часами, дожидаясь, когда я соглашусь помириться.

Я слез вниз. Мы поговорили о матушке и дяде Моне.

– Отец знает, что вы живете в Надоме? – спросил Кортик.

– Понятия не имею. Он там не появлялся с того дня, когда тебя увезли.

– Завтра мы улетаем в Петербург.

– Счастливого пути.

– Я без тебя не полечу, – так категорично объявил Кортик, что я сразу понял – не полетит!

Обрадовался как дурак. И задумался. Говорить Кортику или не говорить, что сокровища могли уже достать?

– А если выяснится, что никаких сокровищ нет? – начал я издалека.

– Честно? – прищурился Кортик. – Я думаю, что их нет. Представь: Нина Гринович в сорок четвертом году подслушала какую-то радиограмму. Несколько слов и координаты. Записала на полях газеты. Принесла ее домой. В полной уверенности, что речь идет о радиоактивном веществе. Дословно на эту тему там было: «маркировка» и «радий». А моя бабушка Соль предположила, что речь идет совсем не об этом. Почему?

– Потому что на «Германике» плыл ювелир Кох. Потому что сыновья этого Коха вертятся вокруг Надома и через шофера ставят прослушки и камеры наблюдения. Представь, что ювелир, зная, что удрать из Кёнигсберга можно будет только морем – на «Германике», заранее сообщил кому-то кординаты места, где он выбросит груз за борт? Это вполне можно сделать, зная фарватер.

– Зачем? Зачем ювелиру бросать мешок с драгоценностями за борт?

– А если он знал или предполагал, что судно может потонуть?

– Не катит! – возразил Кортик. – Если бы он знал, что судно потонет, он бы на нем не остался и сам не погиб.

– Тоже верно, – задумался я. – Только если… Только если он этот мешок присвоил! – Меня осенило. – Тогда ему нельзя было прибыть в порт назначения с таким грузом – его бы арестовали!

– У кого присвоил? – скептично поинтересовался Кортик. – У этих Кохов в Кёнигсберге был свой замок. Он не жулик с большой дороги.

– А если он присвоил сокровища, принадлежащие рейху? Представь. Кёнигсберг вот-вот возьмут советские войска. Все бегут. Ювелир мог бы потом сказать, что не успел вывезти сокровища. Что они остались в захваченном городе. И тогда – прибыть с ними в порт нельзя, придется сбросить сообщнику где-то по пути, для чего этому самому сообщнику заранее сообщаются координаты места выброса. Все! Концов не найти.

– Ну да, – продолжал сомневаться Кортик, – а для конспирации он сообщает еще кое-что о радии. При чем тут радий и сокровища?

Этого я не знал.

– Атила, – вздохнул мой друг, – что такое этот самый фарватер?

– Тебе бабушка не показывала никаких карт? – удивился я.

– Она хотела впарить мне книгу на ночь, но я отказался. Может, там и были карты. Но я не чувствую ни ног, ни рук. Сплю урывками – по два-три часа. С ужасом ожидая, что проснусь с еще одной ненормальной у кровати. И главное, никогда не знаешь заранее, что будет – то ли член вымоют, то ли обольют чем-нибудь и оближут. Сегодня я счастливо избежал маникюра с педикюром в шесть утра.

– Пошли в кондитерскую, изучим книгу. Фарватер – ерунда, ей понадобятся планы минных полей в Балтийском море. Твоя бабушка не интересуется планами минных полей?

– Атила, я – копия моего деда, – вместо ответа сообщил Кортик.

– Тебе это дядя Моня уже говорил.

– Что там дядя Моня! Я видел фотографии. Не поверишь – я полный его клон. Даже родинки на груди одинаковые.

– Теперь понятно, почему она не хотела тебя видеть. Как узнала о родинке, так и сбежала куда подальше. Она знает, что Надом прослушивали?

– Она не дура, – заявил Кортик. – Ну, прослушивали. Мы много чего наговорили, но вот о фарватерах и координатах не говорили никогда.

Я сел рядом с Кортиком. Мы несколько минут помолчали, потом в озарении посмотрели друг на друга.

– А ей известно, что дядя Моня знает, куда подевался гроб с телом Нины Гринович? – прошептал я с ужасом.

– Ты думаешь то же, что и я? – прошептал Кортик. – Письмо Сталину в железной коробочке от чая! Твой дядя Моня его не находил!

– Спокойно! – Я вскочил и несколько раз подпрыгнул на месте. – Давай попробуем вспомнить, о чем именно мы в ту ночь говорили?

– Да мы обо всем говорили, обо всем! – закричал Кортик. – Дядя Моня сказал, что он знает, куда девалось тело Нины Гринович. Ты сказал, что тоже знаешь. Я распсиховался и спросил, за что он мог посадить мою бабушку, он сказал – за перезахоронение! А потом мы обсудили – куда! Даже завещание жены писателя на эту тему вспомнили. Ну, блин!..

– Дядя Моня сразу после этого разговора принес сканер и нашел камеры. – Я вздохнул. – Поздно. Мы все выболтали.

– Перестань прыгать, как Улисс!

Я присел на корточки и спросил: