Алые перья стрел

— Нет. Только потом догнал у самой станции, начал опять кричать: «Как ты смеешь! Я скажу, чтоб тебя в поезд не пускали!» Смешно даже. Что я, не имею права в поезде ездить?

— Влетит тебе дома? — спросил я с сочувствием.

— За что? Разве это я сделал подлость?

— А сможешь доказать, что ты был прав?

Он спокойно сказал:

— Докажу.

Было у меня еще сомнение:

— А не получается так, что ты испугался и сбежал?

Он удивился:

— Испугался? Чего? Я и не сбегал. Я ушел.

По-моему, он был прав. Уход — не всегда отступление. Я с некоторым злорадством представил начальника лагеря, который мечется теперь, ожидая всяческих неприятностей и проклиная строптивого мальчишку (такого смирного, такого «воспитанного» на первый взгляд).

А мальчик сошел на какой-то станции, где за большими деревьями блестели на солнце острые шиферные крыши. Он уходил по заросшей тропинке, сбивая кончиком сосновой шпаги седые шарики одуванчиков. Десятилетний рыцарь с деревянной шпагой возвращался домой после первого боя. Возвращался без славы победителя, но и ничуть не побежденный. Спокойный и твердый.

2

Я вспомнил об этом мальчике, когда в журнале «Детская литература» прочитал статью С. Соловейчика «Открытие мальчишки». Речь там идет о наболевшем — о поисках нового положительного героя для книжек, предназначенных ребятам. Автора статьи я хорошо знаю, очень уважаю его и многим обязан ему в своей работе. Но с выводами статьи согласиться не могу. В ней рассказывается о пареньке, наделенном незаурядными способностями, неистребимой тягой к разносторонним знаниям, фанатической любовью к физике. О мальчишке, ставшем в пятнадцать лет сотрудником Института ядерной физики. Дальше речь идет о том, что наше время все больше и больше рождает ребят, похожих на этого Сережку. Приводятся примеры. И далее: «Мне думается вот что: если появится сегодня литературный герой, по привлекательности равный Тимуру, то он будет мальчишкой примерно такого типа, какой намечен выше».

Мне кажется, нет. Не будет.

Повесть о таком мальчишке ребята, конечно, прочитают с интересом. Порадуются успехам героя, с увлечением будут следить за его исканиями, сочувствовать неудачам, восхищаться его талантами. Но герой не возбудит в них жажды активного действия. По крайней мере, у большинства. Он все-таки слишком необычен, этот герой. Появление таких ребят отрадно, и очень хорошо, что их становится все больше. Но у обыкновенных мальчишек, интересующихся не ранним Мицкевичем, а книжками про пиратов и клады, у мальчишек с тройками по физике и русскому, которым не до санскрита, потому что с уроками английского и то не всегда ладится, — у них много ли точек соприкосновения с теми ребятами, увлеченными Ландау-минимумом и философией? А без таких точек литературный герой едва ли станет близким читателю. Образцом для подражания, по крайней мере, не станет. А мысль о том, что положительный герой детской книги должен быть образцом, кажется мне правильной (ее можно называть старомодной, излишне прямолинейной, но в основе своей она бесспорна).

Дело не в том, что ребят, о которых пишет автор «Открытия мальчишки», мало, и не в том, что способности и характер их исключительны. Дело в том, что эта исключительность особого рода: она невольно ставит этих ребят в стороне от шумного, бурлящего мальчишечьего народа. Они в какой-то степени замкнуты в кругу интересов, которые для них — превыше всего. Я не хочу сказать, что это само по себе плохо и опасно. По-моему — ничуть. Но они не могут быть идейными вожаками мальчишек. А тем нужны вдохновители-командиры. И в жизни, и в книгах.

Поэтому я вспоминаю мальчика со шпагой. Он, видимо, из тех ребят, которые не пользуются громкой славой забияк, не служат темой разговоров на педсоветах (до поры), не блещут выдающимися способностями на школьных сценах и в технических кружках. В восемь-девять лет они часто плачут. От боли, от обиды, от усталости. Плачут в пионерских лагерях, соскучившись по дому. Роняют слезы, если измотаются в походе. Но смеются над ними редко. Потому что они плачут, но делают по-своему. Всхлипывают, но идут. И кроме того, большинство ребят — наблюдательный народ, они знают — эти мальчишки никогда не плачут от страха.

К десяти годам они уже умеют сдерживать слезы. Про одиннадцатилетних про них говорят: «Невозможно понять, что случилось! Такой был ребенок, послушный, дисциплинированный…» А ничего не случилось. Мальчик слегка вырос. Стальной упругий стерженек его характера, похожий на клинок рапиры, стал заметнее, закаленней. Раньше мальчик проявлял характер в играх и маленьких своих делах, сейчас его взгляд стал шире. В частности, он (подумать только!) научился отстаивать свое мнение и взрослому человеку (о, ужас!) может, например, сказать: «Не имеете права!»