Алые погоны. Книга вторая

Боканов, соглашаясь, кивнул головой. Ильюша и Павлик умолкли, внимательно слушая Ковалева.

— Я когда-нибудь напишу поэму! — невольно вырвалось у Володи сокровенное, и глаза его взволнованно заблестели. — О нашем училище, о дружбе, офицерах.

… Проводив гостей, Сергей Павлович подсел к столу, чтобы записать мысли, вызванные приходом ребят.

Он не мог ошибиться, — это было совершенно очевидно, — среди суворовцев расцветало братство, о котором мечтали, которое выращивали все эти годы, любовно и терпеливо, изо дня в день.

Приходилось тонко, ненавязчиво направлять работу комсомольцев, подсказывать формы ее, поощрять заботливость старших о младших. Чтобы чувствовали важность порученного дела, временами вызывать даже на партийное бюро.

И дружба росла, превращалась в драгоценную основу жизни училища.

Ради одного этого стоило отдавать всего себя работе.

* * *

От Боканова Володя пошел к Галинке. Встреча оказалась совсем не такой, какую рисовал в воображении, гораздо лучшей, чем представлялось.

Галинку он застал за стиркой. Днем она тоже участвовала в субботнике и поэтому так поздно затеяла стирку. Девушка за лето загорела, стала совсем смуглой. Косы у нее были заложены по-новому — венчиком вокруг головы и это делало ее старше.

Увидя Володю, Галинка радостно улыбнулась, сверкнув рядом белоснежных зубов. «Нет, она не сердится на меня за письмо», — промелькнуло у него в голове. И в том, как она быстро опустила глаза, как стараясь преодолеть смущение, снова смело подняла их, была новая Галинка — в стократ красивее, лучше и дороже прежней.

И о чем бы они в этот вечер ни говорили: о новых книгах, что прочли во время каникул, пьесах, которые видели, — в каждом слове слышалось: «Как скучно было без тебя. Теперь наша дружба будет еще сильней».

Рассказывая о своем родном городе, о Жоре Шелесте и его деде, Володя почему-то подумал: «Сегодня же напишу маме… давно не писал». Он вспомнил их разговор, тогда, на диване, и сказал Галинке:

— Жаль, что ты не знаешь мою маму, вот посмотри…

Он бережно достал небольшую карточку и передал ее девушке.

Сблизив головы, они вместе стали разглядывать портрет. Антонины Васильевны.

ГЛАВА XI ДНЕВНИК ВИЦЕ-СЕРЖАНТА КОВАЛЕВА

Самые древние старики в городе не помнили, чтобы когда-нибудь в середине октября было такое обледенение.

Несмотря на сильное похолодание, дождь шел два дня. Все деревья стали похожи на плакучие ивы. Более гибкие из них положили свои, еще зеленые, но в ледяной корке, головы на землю, и улицы вдруг стали светлыми, а тротуары исчезли — их загородила обледенелая чащоба. Непокорные деревья раскалывались с громким треском, падали с вывернутыми корнями.

На училищный сад тяжело было глядеть. Он припал к земле, стеклянно звеня сосульками, толстые стволы старчески поскрипывали.

А дождь все лил и лил, оттягивал бесчисленными сосульками провода, обрывал их, покрывал глазуревым узором заборы, сваливал телефонные столбы.

Володя в классе после уроков писал сочинение по литературе. Он сам облюбовал тему. «И Русь уже не та, и мы уже не те». С увлечением набрасывал черновик.

— «Да, мы новые люди! Задачи, стоящие перед нашим народом, мы считаем своими личными задачами. Мы будем жить „по Кошевому…“ В наши руки передают знамя, которое мы пронесем в коммунизм. Так будем же бороться и побеждать».

В тот момент, когда Володя, закончив набросок сочинения, подошел к высокому окну класса, из-за синих туч выглянуло солнце — сад вспыхнул, ослепительно заблестел, как огромная хрустальная ваза. Ковалев залюбовался. То там, то здесь засветились синие, зеленые, яркожелтые огоньки — отсветы заходящего солнца. Сад оттаивал, отогревался… Володя решил выйти во двор немного развеяться, прежде чем переписывать сочинение начисто. По дороге он заглянул в музыкальную комнату, с полчаса поиграл, но сегодня не игралось, тянуло на воздух.

По широкой асфальтовой дорожке, пересекающей двор, шел Боканов.

— Решил голову проветрить, — общительно сказал ему Володя. Боканов одобрительно кивнул головой, прошел мимо, но, вспомнив что-то, окликнул:

— Володя, на минутку…

Ковалев возвратился.

— Ты обещал мне дать когда-нибудь прочитать свой дневник. Мне это было бы очень полезно… я изрядно забыл, о чем думают и мечтают в восемнадцать лет.

Он улыбнулся открытой, словно распахивающей сердце улыбкой, которая всегда обезоруживала Ковалева, располагала его к воспитателю.

Володя и Галинка писали дневник вместе: неделю — он, неделю — она, и в дни встреч передавали тетрадь друг другу. Боканов как-то уже обращался к Володе с такой просьбой. Тот сначала было с готовностью ответил: «Пожалуйста», но спохватился, вспомнив соавторство, рассказал о нем. Обещал «согласовать» и тогда дать. Теперь Ковалев с удовольствием ответил:

— Она не против… Я сейчас принесу, — и побежал в корпус. Он скоро возвратился. Передавая Сергею Павловичу завернутую тетрадь, смущенно сказал:

— Может, там ошибки… Или мысли глупые… Вы учтите, это мы для себя писали… Я не рассчитывал…