Алые погоны

Я б сотни верст до Сальска прошагал
Уставшими, избитыми ногами;
Хоть на мгновенье грудью бы припал
К могиле, не украшенной цветами.
Я б горсть земли с твоей могилы взял,
К груди поднес дрожащими руками
И с силой к сердцу бы ее прижал,
Чтоб запылало в нем святое пламя…
Клянусь, отец, я родине отдать
Высокое и чистое стремленье —
Жить для нее, бороться, созидать —
Ведь в этом самое большое наслажденье!
Сейчас еще мне очень мало лет,
Но годы, месяцы бегут без остановки.
Сегодня — радость, счастья ясный свет,
А завтра — в руки мы возьмем винтовки —
И снова в бой… Но нас не устрашит
Ни пули свист, ни смертный визг шрапнели,
И снова в грозной битве победит
Советский воин в простенькой шинели.
Советского не сбить богатыря!
Пройдет он смело через все ненастья,
Над ним трепещущее знамя Октября, —
То наше завоеванное счастье.

В отдалении прозвучал сигнал. Володя прочитал написанные строки, решил: «Отшлифую потом…» Надо было идти в класс готовить уроки на завтра. Володя быстро дописал: «А в Галинке я вижу только верного, чуткого друга, она похожа на цветок в утренней росе…» Подумал и вычеркнул окончание фразы («цветисто», — поморщился он).

Спрятал тетрадь под гимнастерку, потушил свет, бесшумно открыл дверь в актовый зал, вышел из него в светлый коридор. Впереди неторопливо шел капитан Боканов. Володя переждал, пока тот поднимется по лестнице, и побежал стремглав в класс, чтобы очутиться там раньше Боканова.

ГЛАВА XVI Педагогический совет

Зная взыскательную пунктуальность генерала, офицеры стали собираться на педагогический совет за полчаса до назначенного срока. Русанов и Тутукин появились вместе и сели за длинный стол, покрытый зеленой суконной скатертью. Пришли не только воспитатели, преподаватели, но и врачи, интенданты, работники клуба и библиотеки, — всего не менее ста пятидесяти человек.

Боканов впервые был на педсовете училища. До войны он очень любил эти часы сбора учителей в школе. Часы, когда споры, реплики, философские суждения, доброжелательная улыбка роднили, связывали узами общего труда — с увлечением, радостными взлетами и горькими падениями, исканиями, разочарованием и гордостью достигнутым — узами, крепче которых нет.

Здесь обязательно возникал спор между «старыми» и «молодыми», обязательно находился ворчливый скептик Иван Никифорович и петушившийся, только вчера со студенческой скамьи пришедший Борис Николаевич, готовый все пересмотреть, перевернуть вверх дном, готовый один принять бой против «рутинеров» всего света.

Здесь завуч, не называя фамилию, рассказывал с тонкой улыбкой о том, как одна уважаемая преподавательница пришла на урок без журнала и портфеля, и все понимающе улыбались, зная рассеянность обидчивой химички, и как не менее уважаемый Петр Алексеевич принес на урок микроскоп без стекол. И обязательно Петр Алексеевич выступал с объяснением, почему стекол в микроскопе не оказалось, и своим объяснением еще более убеждал всех, что он-то сам и виноват.

Сейчас Боканов словно возвратился в это дорогое прошлое. Он с радостью замечал по обрывкам фраз, по настроению присутствующих — приподнятому и праздничному, по разговорам, ворчливым и любящим, что и здесь все связаны одним желанием: воспитать ребенка как можно лучше. Он подумал: «Такой коллектив составил бы гордость любого нашего города» и достал из кармана кителя письмо от матери Ковалева, чтобы перечитать его.

Это письмо вызывало у Боканова смешанное чувство гордости за свой труд, неудовлетворенности и желания сделать еще многое и лучше прежнего.