Алые росы

— Лови ее, лови… убежит, — кричал Устин, размахивая кнутом. Он метался возле ходка, не понимая, куда бежит Ксюша.

Тришка далеко за спиной. Хромой батрак — не загонщик. Вздернув сарафан, чтоб не путался между ногами, Ксюша бежала не очень торопко. Надо было сохранить силу. До Устина осталось каких-то десяток шагов. Он растерялся и не может понять, почему прямехонько на него бежит оглашенная баба.

— Геть, геть, — захлопал он кнутом по земле. Так пугают в деревне быков.

И когда Ксюша оказалась шагах в пяти, размахнулся что было сил и ударил ее. Кнут просвистел — и как обнял за плечи.

— Ой! — вскрикнула Ксюша от боли, но не остановилась.

Устин попятился. Ксюша схватила рукой за конец кнута и рванула его к себе. И тут только Устин увидел в ее руке нож. Такие ножи берут охотники, идя на медведя.

Устин выпустил кнут и завопил батракам:

— Сюда… ко мне… Хватайте ее!..

Он отступал. Он видел лишь горевшие ненавистью глаза Ксюши и длинный нож. Ксюша взмахнула им, и нож полоснул по руке Устина, разрывая рукав.

Охнул Устин, увидев струйку крови, бежавшую к ладони, и, изловчившись, поймал запястье Ксюши.

— Сюда-а… скоре-е-е-е…

Батраки торопились. Но бежали и коммунары, привлеченные криками.

Ксюша перехватила нож в левую руку, но Устин, дав подножку, бросил Ксюшу на землю и сам упал на нее.

— Вяжи ее, — хрипел Устин подбежавшему Тришке, но Тришка с силой рванул Устина за ворот черной поддевки и крикнул:

— Коммунары бегут! Спасайся, хозяин… — и еще раз рванул Устина за руку, сжавшую горло Ксюши.

Подоспевшие коммунары оттащили Устина и подняли Ксюшу на ноги.

— Отдайте бешену девку, отдайте, — кричал Устин. — Она дом мой сожгла. — Выкрикнул и задохнулся в бессильной ярости.

В наступившей тишине Ксюша неожиданно тихо сказала:

— Я свой дом сожгла, а не твой. И лопатину, ежели сгорело што, так свою сожгла. А тебя и Матрену убью. Ты с ней Ванюшке сказал, што я с Сысоем сбежала. Ты… Ты… Было время, я многих боялась, теперь я никого не боюсь. Ни тебя, ни вашего бога. Вы меня бойтесь.

— Укрываете поджигателей, — кричал Устин, отдышавшись. — Вон она, кака нова власть. Режь, грабь, поджигай — делай, што хошь.

Устина бесило, что рану ему, мужику, нанесла девка. Руку посмела поднять! В открытом бою пырнула ножом!

— Поджигателей укрываете…

— Не укрываем, — перебил Егор. — Но самосуд теперь чинить не позволим. Ксюшу будет судить наш, советский суд. У вас на селе. Ты слышал ее слова, што она не твой дом сожгла, а свой.

Про суд Ксюша услышала впервые. С детских лет наслышалась: с суда путь только в тюрьму. А из тюрьмы нет возврата. На медведя ходила, гоняла плоты по порогам. Одна ночевала зимой у костра. Никого не боялась, кроме бога и Устина. После поджога перестала бояться и их, а суд вызывал страх.

«Пусть будет суд, — все же подумала Ксюша, — но на суде я девический стыд позабуду и расскажу все, что Устин да Матрена сотворили со мной…»

Суд! Значит, больше не видеть гор и таежных рек, не слышать рева марала и веселого крика кедровок, не видеть прииска, Лушки, Вавилы… Ванюшки. Проститься хоть надо.

Продумала вечер и ночь, а утром, накормив коммунаров кашей, собралась на прииск. Шла по тропе и прощалась с каждым деревцем, с каждым кустом, с шиверой на реке, с всплесками рыб, могучими глыбами гор. Не плакала, не говорила жалостливых слов, а просто старалась запомнить так, чтоб годы прошли, а сегодняшняя дорога стояла перед глазами.

И прииск так обошла. Побывала в конторе, в землянках и бараках рабочих, на работах. Никому не пожаловалась. Посидела с Лушкой, понянчилась с Аннушкой.

Мысленно попрощавшись со всеми, перешла Безымянку, оглянулась на прииск. Вот он весь перед ней: копер, промывалка, бараки, землянки, рыжие тропы. Он вырос у нее на глазах, доставляя и горе, и радость. И может случиться, что когда-нибудь прииск умрет. Для Ксюши он был таким же живым, как все окружающее: горы, река, березы и люди. Она поклонилась ему почти до земли и сказала: «Прощай!» — и, повернувшись, быстро пошла в Рогачево, где предстояла главная встреча — с Ванюшкой.

13.

— Эй, коммунары, — раздался голос с дороги. — Егорша, иди-ка сюда.

И когда Егор подошел, мужик зашептал ему на ухо:

— Слышь, я в уезде был. Там на базаре шептались, будто в губернии новая власть. Комиссаров, слышь, кого застрелили….

— Ерунда. За нас девяносто процентов народа, — успокоил Кондратий Григорьевич. — Возьми, к примеру, свое Рогачево. Кто может восстать? Кузьма, Устин, Симеон и еще два-три кулака. Немцы захватили Украину, японцы и американцы захватили Владивосток, англичане — Мурманск. Но до Сибири нм далеко. Не хватит сил, чтоб пройти всю Россию. Решительно чушь. Но… раз слух такой есть, надо поставить в известность Вавилу.

14.

К Рогачево Ксюша подходила под вечер. На главной улице, у лавки Кузьмы Ивановича, стоял Ванюшка, машинально растягивал меха гармошки и вслух читал объявление:

— Состоится суд над Ксенией Рогачевой…

Ксюша встала у него за спиной. Тоже прочла объявление, и холодок опахнул ее.

— Все! Конец!

Протянув руку, с силой сжала пальцы Ванюшки и заглянула ему в лицо.