Алые росы

«А что касается девки, так и вовсе ты напрасно меня попрекаешь. Быль — молодцу не укор. Позабавлюсь и выброшу. Девка покорная, послухмяная, пусть пока поживет…»

Писал и не мог понять, что заставляет его писать именно так.

Очень обидно. Солдаток в селах, как галок… И девок хватает. Но Сысой отмахнулся от них. И ради чего?

3.

В поисках какого-нибудь оружия Ксюша исползала пол шаг за шагом, ощупала стены. Раньше здесь стояли кадушки, лагуны, медогонка, на полках всякая утварь: горшки, дымари, бутылки, решета. Здесь же хранились лопаты, ножовка, долота, топор. Быстро очистил кладовку дедушка Савва по приказу Сысоя. И только в дальнем углу оставил кошемный потник. Поняв бесполезность дальнейших поисков, Ксюша забилась в угол чулана. В слуховом оконце мигала одинокая звездочка, безнадежно тусклая, как обессилевший огонек, а по полу шныряли мыши, искали исчезнувшие кадушки, злобно пищали, дрались.

Ксюше не до мышей. Только когда какая-нибудь не в меру шустрая пробегала по голым ногам или телу, девушка сбрасывала ее, мышь шлепалась на пол, и на какое-то время возня затихала. Ксюша подбирала ноги под сарафан, силилась привести мысли в порядок и не могла. Подобно сухим листьям на осеннем ветру, они вихрились, сбивались в крутящиеся клубы и уносились в беззвездную темноту.

«Замыслил меня пересилить? Посмотрим, Сысой…»

Из мозглой холодной теми на миг возникло искаженное злобой лицо Сысоя.

— Геть! — крикнула Ксюша, и оно пропало. Но сразу же виделись темные пихты, под ними шумит Безымянка. Щупловатый дядя Егор с бороденкой набок и Аграфена вместе с Ксюшей буторят породу на золотомойной колоде, а сероглазый Вавила, широкоплечий, веселый, подвозит к колоде пески и кричит:

— Ксюша, это тебе на румяна!

Пески глинистые, красные, и верно как будто румяна.

Ксюша вспомнила, как просили товарищи организовать артель на прииске. Не согласилась. Счастье свое упустить боялась.

Вихрились и сбивались мысли. Сквозь крутящиеся клубы Ксюша видит поскотину родного села. Она едет с работы домой, ее поджидает Ванюшка. Румяный от мороза. Глаза смеются. Вскрикнув, падает в кошеву и приникает губами к Ксюшиной холодной щеке.

— Ваня! Сокол мой! Чуешь ли, как мне тяжело?

Возвратившись с Устиновского прииска, Ванюшка еще во дворе поискал глазами Ксюшу. Непременно встретить должна… Но Ксюши не было. В кухне на лавке сидела мать, заплаканная, растрепанная и причитала:

— Ксюха-то, подлянка, с одноглазым Сысойкой бежала… Ох, горюшко нам, стыдобушка нам…

Ванюшка замер, стараясь понять слова матери.

— Бежала? Зачем?

Много позже дошло, что бежала с полюбовником — одноглазым Сысоем. Закричал. Заругался. Сорвав со стены ружье, выбежал из дому и вскочил на неоседланную лошадь.

— Но… Но-о…

Вокруг висела ночная серая мгла. Ветер свистел в ушах. Не ветер, то мать твердила: «Сбежала Ксюха-а». И ветер повторял надрывное «а-а-а-а».

«Ружье проклятущее бьет по спине. Поди, до крови набило хребтину. Как нагоню их, так наперво картечью по коням шарахну и крикну: вылазь, Сысой, из ходка! На колени, ворюга! Знать, доброго мужика не встретил, чтоб хребтину тебе сломать. На колени, кобель кривоглазый!.. И как станет молить о пощаде, как заползает в грязи, так стрелю…»

Будто наяву, увидел Ванюшка и дым от ружья, и как после выстрела Сысой повалился чурбаном в дорожную грязь.

«А Ксюхе что сказать? Именем христианским назвать язык не поворачивается. Надо бы шлюхой. Еще покрепче…» А перед глазами вставала прежняя Ксюша, добрая, ласковая. На пальце перстенек с бирюзой — подарок Ванюшкин. Она смотрит на колечко и говорит тихо:

— Век носить буду.

«Год едва миновал — с кривоглазым сбежала…»

— Но… — хлещет Ванюшка коня.

…Видится: Ксюша припала к плечу Ванюшки, обняла и шепчет: «Не стало прииска, Ваня, любовь наша осталась!..»

«Это было… Дни можно по пальцам счесть. Значит, врала? С Сысоем любилась?» — Зубами скрипнул от боли. Показалось: догнал Ксюшу и везет ее обратно по селу, а девки и парни гогочут.

— Невесту под венцом проворонил.

— Видать, одноглазый-то слаще…

— Объедки себе везет… Го-го-го…

Серая муть поплыла перед глазами.

— Как прикончу Сысоя, так за тебя примусь, шлюха. А ну, скидывай сарафан. Оголяйся. Подходи в чем мать родила! Соромишься? А с Сысоем не соромно было? Все снимай, все!

Злорадство глушило боль. Ванюшка испытывал даже сладость, видя, как плачет Ксюша и дрожащими руками прикрывает свою наготу. У нее только крестик на шее и чоботы на ногах. И больно, до крика больно видеть обнаженную Ксюшу.

— Вставай на колени! Молись! Где кольцо с бирюзой?.

«Ваня, прости…»

— Молись!

«Ванечка, ножки твои поцелую…»

И видится: ползает нагая Ксюша у его ног. Все как на самом деле. Ощутил тут Ванюшка в себе мужицкую непреклонность и сладость будущей мести.

Светало. Дорога проглядывалась сажен на сто. Впереди пегие лошаденки резво катили ходок.

— Ксюха с Сысоем? Эге-е!..

Ванюшка забил пятками по животу лошади с силой, наотмашь хлестал прутом справа налево по крупу, по шее, по бокам.

— Но-о… проклятущий, поддай!..

Близко ходок. Рывком стянул из-за спины дробовое ружье, клацнул затвором.

— Стойте, подлые!