Алый король (ЛП)

Одни узники собирались небольшими группами, другие апатично блуждали по залу, безразличные ко всему, кроме своих страданий. Большинство арестантов оставались в камерах: сломленные и изможденные, они уже не поднимались с изгаженных матрасов.

Камилла опустилась на одно колено, чтобы поговорить с грустной женщиной, матерью мальчика лет шести. Рожать детей в Камити-Соне строго запрещалось, поэтому ее, очевидно, привезли сюда вместе с ребенком.

— Кажется, я видел его еще грудничком, — заметил Лемюэль.

— Неужели мы так давно здесь? — спросила Чайя.

— А как его зовут? — поинтересовался Гамон. — Я забыл.

— Не знаю, — ответила Парвати, и на глазах у нее выступили слезы.

В памяти Лемюэля сохранился нечеткий образ Чайи из прежних, лучших времен. Он помнил женщину сильной и хладнокровной — сейчас Парвати была такой же потерянной, как и Гамон.

— Ферет, — сказала Камилла. Выпрямившись, она взяла Чайю за руку. — Ну, вспоминай! Маму зовут Медея, а сына — Ферет.

Точно, Ферет. Болезненное дитя, с хрупкими косточками, часто и подолгу капризничает, заливаясь слезами. Непросто полюбить такого ребенка, но разве мог он вырасти иным в столь отвратительном месте?

— Да, — произнесла Парвати, и Лемюэль понял, что она старается удержать имя в памяти. — Да, Ферет.

— Так, пойдем дальше, — велела Шивани, уводя Чайю от мальчика и угрюмой матери. — Мы шагаем по золотистым полям Элизиума — по землям, где нет ни голода, ни нужды, только блаженство.

Гамон улыбнулся, пытаясь представить себе благословенный край. Только Камилла могла создавать столь яркие образы одними словами. Возможно, на таком поприще она и трудилась до Камити-Соны? Кем была Шивани — рассказчиком, драматургом или поэтом?

— Золотые лучи солнца касаются нашей кожи, — продолжала Камилла, пока узники брели по залу. — Воздух здесь теплый и небо синее, как океанская гладь. Ветер шевелит ниву, все пронизывает аромат срезанных колосьев и собранного зерна.

Над головами арестантов пролетали сервочерепа в омедненных корпусах, жужжа смертоносными разрядами на шоковых захватах. Лемюэль игнорировал их, погружаясь в чудесный вымышленный мир.

— Куда мы направляемся? — уточнил он.

— Перед нами особняк, — ответила Шивани, и в ее голосе появились нотки неизбывной тоски. — В его дворике растут фиговые деревья с ветками, согнувшимися под тяжестью плодов, и дети играют в их тени. На столе расставлены тарелки со свежей едой с полей и глиняные кувшины со сладким вином, которое вот-вот разольют по кубкам. Все наши друзья ждут нас.

Говоря, Камилла не выпускала руку Чайи.

Они любили друг друга еще до того, как попали в Камити-Сону, и ничто, пережитое здесь, не смогло разрушить их связь. Сам Гамон цеплялся за обрывок воспоминания о женщине с печальными глазами, которая махала ему на прощание с террасы на крыше дома, но не мог определить, кто она такая.

«Малика?»

Так ее звали? Кем она была для Лемюэля?

Вспомнить не получалось, и эта утрата тоже мучила его.

Но у Гамона еще оставалась Каллиста.

Конечно, он знал, что девушка мертва.

Ее прах лежал в урне, которую хранил Лемюэль.

Он не помнил деталей гибели Каллисты, только лицо и имя убийцы.

«Азек Ариман».

Имя, лишенное смысла, не связанное ни с чем; объект свирепой ненависти, живущей внутри Гамона.

Ненависти, которая поддерживала Лемюэля в промежутках между отрадными выдумками Шивани, когда ему не удавалось справиться с кошмарами о боли и воинах в накидках из волчьих шкур.

— Прочь!

Визгливый голос вырвал Гамона из грез о синем небе и сияющем солнце, о сладком вине и свежей еде. Он вздрогнул, заметив выскочившего им навстречу мужчину — бритоголового, почти обнаженного.

— Отвали, Принн, — бросила Камилла. — Мы просто гуляем.

— Нет! Вам сюда нельзя! Тут выход для Принна! — завопил арестант, поглядывая то на них, то на летающие сервочерепа. — Не стойте тут! Они увидят! Увидят!

Все тело узника покрывали струпья и расчесанные до крови, загрязненные рубцы. Он метнулся вперед; Лемюэль отшатнулся и упал, едва не выронив вазу с останками Каллисты.

— Убирайтесь! — заорал Принн, брызгая слюной. Нависая над Гамоном, он царапал воздух окровавленными ногтями. — Сюда они придут за мной. Они придут и заберут меня с собой в назначенный час!

— Сказала тебе, отвали, — повторила Шивани.

Отпихнув безумца, Камилла погрозила ему кулаком. Тот принялся еще отчаяннее когтить пустоту, потом опустился на колени и разодрал себе щеки до крови, после чего замотал головой и разрыдался.

— Но я еще не достоин, и они такого не простят, — хныкал Принн. — Знаете, что случается с недостойными?

— Не знаю и знать не хочу! — огрызнулась Шивани, проталкиваясь мимо помешанного.

— Они обещали! — завывал тот. — Я старался без передышки. Изрекал слова, нашептанные мне, а они так и не ответили! Они обещали, что придут за мной сюда!

Чайя подала Лемюэлю руку, но он поднялся сам, прижимая к груди урну с прахом Каллисты. Друзья зашагали дальше, оставив Принна плакать и полосовать себя ногтями, однако блаженные картины Елисейских полей развеялись безвозвратно.

— Двинутый ублюдок, — выругалась Камилла.