Алый. С вопросами и ответами для почемучек

Рыбы дышат растворённым в воде кислородом, улавливая его жабрами. Если в воде кислорода мало, рыбы задыхаются и начинают плавать у поверхности, заглатывая воздух. Кислород в воду выделяют водоросли, поэтому растения в аквариуме нужны не только для красоты. Водоросли выделяют кислород только на свету, поэтому аквариум нужно постоянно подсвечивать.

Может ли птица рычать?

Птицы рычать не умеют. При опасности, особенно рядом с гнездом, птицы издают тревожные звуки, не похожие на пение. У разных птиц они разные: сорока громко стрекочет, зарянка и крапивник трещат, у славки тревожный крик похож на тихое кряканье. Клёст, если испуган или возбуждён, громко скрипит и цокает, призывая сородичей, чтобы совместно дать отпор врагу.

Почему синиц называют московками?

Синицы – лесные птички размером с воробья или меньше. Самая крупная из синиц так и называется – большая, у неё жёлтая грудка с продольной чёрной полосой. Московка помельче, с серой грудкой без полосы, на голове чёрная «шапочка». Первоначально её называли «масковка» за чёрный окрас головы, а потом переиначили в «московку».

Почему Клюквин захандрил?

С приходом весны у птиц, пойманных в природе, пробуждаются природные инстинкты: появляется потребность обзавестись партнёром, строить гнездо. Живущая в клетке птица беспокоится, бьётся о прутья, а через какое-то время затихает, дичится человека, забивается в угол клетки.

Почему он мог погибнуть в лесу?

Живущая в клетке птица находится в безопасности и получает корм от человека. Поэтому даже если она поймана в природе, у неё через какое-то время утрачиваются навыки поиска пищи и спасения от врагов. К тому же многие мелкие птицы живут стайками, помогая друг другу. Поэтому если птицу из клетки выпустить обратно в лес, она вскоре погибнет.

Что за рыба хариус?

Хариус – отдалённый родственник форелей. Для него характерен очень широкий спинной плавник. Хариусы живут в европейских и сибирских реках с чистой холодной водой, самые крупные весят 5–6 кг. Они питаются водными личинками насекомых, ловят мальков рыб. Ранней весной откладывают икру на каменистых мелководьях с быстро текущей водой. Хариус – один из излюбленных объектов рыболовов.

Серая ночь

Стало смеркаться.

Над тайгой, над сумрачными скалами, над речкой с плещущим названием Вёлс взошёл узенький лисий месяц.

К сумеркам поспела уха. Разыскавши в рюкзаках ложки, мы устроились вокруг ведра, выловили куски хариуса и от ложили в отдельный котелок, чтоб хариус остывал, пока будем есть уху.

– Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами!

Длинной можжевеловой ложкой я пошарил в глубине ведра – рука по локоть ушла в пар. Выловил со дна картошки и рыбьих потрохов – печёнки, икры, – потом зачерпнул прозрачной юшки с зелёной пеной.

– Ну, Козьма да Демьян, садитесь с нами! – повторил Лёша, запуская свою ложку в ведро.

– Садитесь с нами, садитесь с нами, Козьма да Демьян! – подтвердили мы.

Но в наших городских голосах не было уверенности, что сядут за уху Козьма да Демьян, а Лёша сказал так, будто они его слышат.

Костёр мы разложили на низком берегу Велса. Наш берег весь завален грязными льдинами. Они остались от половодья – не успели потаять. Вот льдина, похожая на огромное ухо, а вот – на гриб груздь.

– Кто же это такие – Козьма да Демьян? – спросил Пётр Иваныч, который в первый раз попал в уральскую тайгу.

Уху Пётр Иваныч ест осторожно и почтительно. Голова его окутана паром, в очках горят маленькие костры.

– Это меня старые рыбаки научили, – ответил Лёша. – Будто есть такие Козьма да Демьян. Они помогают хариуса поймать. Козьму да Демьяна на уху звать надо, чтоб не обиделись.

По часам уже полночь, а небо не потемнело, осталось ясным, сумеречным, и месяц добавил в него холода и света.

– Это, наверно, белая ночь, – задумчиво сказал Пётр Иваныч.

– Белые ночи начнутся позже, – ответил Лёша. – Они должны быть светлее. Для этой ночи названья нет.

– Может быть, серебряная?

– Какая там серебряная! Серая ночь.

Подстелив на землю лапника, мы разложили спальные мешки, прилегли. Я уткнулся головой в подножие ёлки. Нижние ветки её засохли, на них вырос лишай и свисает к костру, как пакля, как мочало, как белая борода.

Неподалёку, за спиной у меня, что-то зашуршало.

– Серая ночь, – задумчиво повторил Пётр Иваныч.

– Серая она, белая или серебристая, всё равно спать пора.

Что-то снова зашуршало за спиной.

Уха так разморила, что лень повернуться, посмотреть, что это шумит. Я вижу месяц, который висит над тайгой, – молодой, тоненький, пронзительный.

– Бурундук! – вдруг сказал Лёша.

Я оглянулся и сразу увидел, что из-за ёлки на нас смотрят два внимательных ночных глаза.

Бурундук высунул только голову, и глаза его казались очень тёмными и крупными, как ягода гонобобель.

Посмотрев на нас немного, он спрятался. Видно, на него напал ужас: кто это такие сидят у костра?!

Но вот снова высунулась глазастая головка. Легонько свистнув, зверёк выскочил из-за ёлки, пробежал по земле и спрятался за рюкзаком.

– Это не бурундук, – сказал Леша, – нет на спине полосок.