Алый знак воина. Орел Девятого легиона

— Еще бы! Я им не поддаюсь! Я просто делаю вид, надеваю маску вместе с туникой. Я отзываюсь на Камиллу, говорю с ними на латыни. Но внутри я принадлежу к иценам, и когда я на ночь снимаю тунику, я говорю: «Ну вот, до утра избавляемся от Рима!» Я ложусь и начинаю думать, вспоминать: дом, болотных птиц, прилетающих с севера во время листопада, племенных кобыл с жеребятами из отцовских табунов. Я вспоминаю все, что мне не полагается помнить, и говорю с собой на своем родном языке… — Она вдруг замолчала и с удовольствием уставилась на Марка: — Я и сейчас говорю с тобой на своем родном языке! И давно я перешла на него?

— С той минуты, как сказала, что твое настоящее имя Коттия.

Она кивнула. Ей, видимо, не приходило в голову, что слушатель, которому она изливает свои печали, — римлянин. Не приходило это в голову и самому Марку. Он понял одно: Коттия тоже живет на чужбине. Жалость, сочувствие — все дружеские чувства потянулись к ней, застенчиво и смущенно. И, словно ощутив это, она передвинулась ближе к нему и плотнее закуталась в складчатый алый плащ.

— Мне нравится в твоем плаще, — удовлетворенно сказала она. — В нем тепло и надежно, наверно, птица чувствует себя так внутри своих перьев.

Из–за изгороди неожиданно послышался голос, пронзительный, как крик павлина перед дождем:

— Камилла! Сокровище мое! Камилла, госпожа моя!

Коттия разочарованно вздохнула:

— Это Нисса. Надо идти.

Но она не двинулась с места.

— Камилла! — Голос раздался ближе.

— Нисса зовет тебя.

— Да, придется идти.

Она неохотно встала, сбросила тяжелый плащ, но все еще медлила, а визгливый голос между тем все приближался. Наконец девочка выпалила:

— Позволь мне прийти еще! Пожалуйста! Можешь не разговаривать со мной, не обращать на меня внимания.

— О, госпожа моя! Где ты, дитя Тифона? — раздался вопль совсем рядом.

— Приходи, когда захочешь. Я всегда буду рад тебя видеть, — торопливо проговорил Марк.

— Я приду завтра, — пообещала Коттия и направилась в сторону старого вала, держась величественно, как королева. Большинство здешних женщин держится так, подумал Марк, следивший за ней взглядом, пока она не исчезла за изгородью. И ему вспомнилась Иска Думнониев и Гвингумара, стоящая в дверях хижины. Что сталось с нею и смуглым младенцем после того, как Крадок погиб, а хижины сожгли и поля посыпали солью? Никогда он этого не узнает.

Из–за изгороди донесся громкий голос, любовно распекавший ослушницу. Услышав шаги, Марк повернул голову и увидел Эску.

— Господин принимал гостей. — Эска остановился около скамьи и приложил острие копья ко лбу в знак приветствия.

— Да, а теперь, кажется, она получила из–за меня нагоняй от няньки, — встревоженным тоном произнес Марк, прислушиваясь к удаляющемуся визгливому голосу.

— Если верить молве, нагоняй ее не коснется, — отозвался Эска. — Разве может коснуться брань летящего копья?

Марк заложил руки за голову, откинулся назад и взглянул на раба. Воспоминание о Гвингумаре с ребенком все еще оставалось с ним, беспокойство о Коттии его не заслонило.

— Эска, почему все пограничные племена отвергают нас с таким ожесточением? — спросил он, поддавшись минуте. — Ведь племена на юге — те легко привыкли к нашим обычаям.

— У нас свои обычаи. — Эска присел рядом со скамьей на одну ногу. — Южные племена утратили свое древнее право первородства еще до того, как легионы начали войну. Они продали его за то, что им давал Рим. Они разжирели на римских товарах, и души их обленились.

— Но чем плохо то, что давал Рим? Правосудие, порядок, хорошие дороги — разве они не приносят пользы?

— Кто спорит, все это хорошо, — согласился Эска. — Но слишком велика цена.

— Какая цена? Свобода?

— Да, и еще кое–что.

— Что именно? Скажи мне, Эска, я хочу знать. Я хочу разобраться во всем этом.

Эска задумался, глядя прямо перед собой.

— Посмотри на рисунок, вытесненный на ножнах твоего кинжала, — сказал он наконец. — Видишь, вот тут скупой изгиб, а тут, для равновесия, другой, обращенный в другую сторону, а между ними — маленький круглый твердый цветок. И этот рисунок повторяется не раз, — вон тут, и тут, и там. Красиво, да, но для меня это так же лишено смысла, как незажженная лампа.

Марк кивнул, когда тот поднял на него глаза:

— Продолжай.

Эска взял щит, отложенный Марком из–за прихода Коттии.

— А теперь погляди на эту шишку. Вот выпуклые линии, они разбегаются в стороны, как разбегаются волны, как расступается воздух от ветра, как звезды передвигаются в небе, а летящий песок сбивается в дюны. В этих линиях сама жизнь, и человек, который их изобразил, сохраняет знание того, что ваш народ давно перестал понимать. Если когда–нибудь владел этим знанием. — Опять он устремил очень серьезный взгляд на Марка. — Нельзя ждать, чтобы человеку, делавшему этот щит, жилось легко под властью человека, сделавшего ножны к твоему кинжалу.

— Ножны делал ремесленник бритт, — упрямо возразил Марк. — Я купил его в Андериде, когда впервые высадился в Британии.