Амадора. Та, что любит...

Мы подъехали к универмагу, где прежде я не бывала. Назывался он Северный торговый центр. Выйдя из переполненного лифта, мы решили сначала перекусить.

– Что будем есть?

– Выбирай, прынцесса…

– Каждый выбирает то, что хочет…

Я посмотрела на суши и стала ждать, что он предложит.

– Я, это, пиццу, стало быть…

– Пиццу?!

– Ну да, ее. С сыром.

– Я, пожалуй, тоже.

Он сконфузился, и мы поели молча. Принесли счет. Он непременно хотел оплатить сам, и я едва удержалась от замечания, что он от семьи отрывает. Бедняга! Но я промолчала, потому что заметила, что он без обручального кольца. А это знак того, что мы должны на время забыть, что он женат. Мы доели пиццу, и он пожал мне руку.

– Ндравишься ты мне, ну прямо до невозможности!

– У меня же есть парень. А с тобой я согласилась встретиться… сама не знаю почему.

– Мне охота тебя увидеть безо всего.

– Ты же написал: «С уважением».

– Да, с уважением и есть. Я тебя и пальцем не трону.

К вечеру меня так и подмывало исправлять ошибки в его речи, но вскоре я притерпелась и даже иной раз сама уснащала свою речь его словечками.

Он уговаривал меня поехать с ним в «гостиницу на час» в Пиньейрусе.

– Мне бы поглядеть только. Пальцем не трону я тебя.

– А ну как обманешь?

– Матерью клянусь.

– Поклянись лучше отцом.

– Отца нету, прынцесса…

– Как это – нету?

– Ну, не видал я его ни разу. Не знаю даже, как звать…

– Документ у тебя есть?

– Чего это?

– Документ. Ну, удостоверение личности. Есть у тебя?

– Есть. И пропуск служебный есть…

– Покажи.

Он порылся в бумажнике и сунул мне документ. В графе о родителях – только имя матери. Я разразилась хохотом. Он сразу помрачнел и стал пережидать приступ моего смеха. Я объяснила, почему смеюсь.

– Исполин…

– Чего это?

До него не дошло, а мне было лень объяснять. Пока мы ехали в так называемую «гостиницу на час», я все думала, сколько же на свете исполинов, и пришла к выводу, что нет ничего страшного в том, чтобы раздеться догола перед мужчиной, к которому меня не тянет лишь потому, что он сын матери-одиночки.

Гостиница оказалась простенькой. Администратор вручил нам ключ от тринадцатого номера, но Жозиас отказался и взял от двадцать третьего. В номере хорошо пахло. Все чистенько. Двуспальная кровать с хорошо проглаженными простынями, кресло, зеркало и телевизор. Очень прилично. В такой обстановке я чувствовала себя вполне непринужденно. Я сняла туфли. Жозиас уселся в кресло и уставился на меня.

– Ну что, мне раздеться?

– Да! Я только про то и думаю…

– А хватать меня не станешь?

– Не стану. Честное слово.

– Ну, ладно.

Легкомысленная девица начинает раздеваться… Снимаю сначала брюки, потом кофточку и каждый раз гляжу на него. Ровным счетом ничего не ощущаю. Снимаю лифчик. Он закрывает глаза, потом снова открывает и восхищенно улыбается. Отличное шоу! Театральным движением снимаю трусики. Забираюсь на кровать. Он сидит неподвижно, потом преклоняет колени передо мной – своей богиней. Да, это не театр – это алтарь. Но я прерываю обряд.

– Вроде всё.

– Ну, спасибо тебе огромное.

– Не за что.

Он встал с колен, а я уселась на кровати.

– Можно, я ножки тебе поцелую?

– Можно, но только ножки.

Я снова легла, а он принялся благоговейно целовать мне ноги. Потом стал ласкать колени и бедра… Когда я меньше всего ожидала и уже начала было заводиться, он ни с того ни с сего поднимается и пятится на несколько шагов.

– Давай-ка уберемся отсюда.

– Тебе что, не понравилось видеть меня голой?

– Еще как пондравилось! Да вот боюсь – не выдержу.

Я перевернулась на кровати, чтобы он увидел мое тело в движении.

– Ну что, мне одеваться?

– Ах ты, прынцесса моя… По мне бы не надо, да лучше тебе одеться, знаешь…

– Отчего же?

– Да оттого, что мне точно не удержаться…

– А чего бы ты хотел, кроме как поглядеть на меня?

– Только то, что тебе бы пондравилось.

– Ты же знаешь, что у меня нет ни малейшего желания…

– Да знаю я. Пожалела ты меня, только и всего. Я и это знаю.

– Сострадание…

Он повторил:

– Сострадание…

Мне вспомнился Микеланджело. Нелегко представить этого человека в позе какой-нибудь его статуи.

– Pietа! Жозиас, обними меня…

– Это как это?

– Да обними же меня! Сними рубашку.

Он повиновался. Снял рубашку и лег на меня. Я, наконец, вообразила статую Микеланджело, расчувствовалась и заплакала. Это был самый нелепый момент за весь вечер. От слез у меня выскользнула из глаза контактная линза, а рабочий подумал, что это осколок хрусталя.

– Ты святая! Господи, Царь Небесный… Вот сподобился я чуда! Ты взаправду святая.

– Откуда это у тебя?

– Да из глаза же из твоего! У тебя слезы хрустальные!

– Да ты что! Это моя контактная линза.

Я вставила ее обратно. Бедняга Жозиас насилу дышал.

– Ты уж сразу – святая…

– Я думал, это хрусталь, прынцесса.

– Вот принцесса – это лучше.

– День рождения-то у тебя когда?

– А что?

– Да так просто…

– Девятнадцатого ноября. В день флага.

– Прости, но теперь мне точно невтерпеж.

– Жозиас!

Он обхватил меня, повалил на кровать и одним движением скинул брюки и трусы. Я не сопротивлялась.

– Я к тебе взаправду с уважением. Ты уж пожалей меня.