Амандина

Монастырь постройки XIII века Сент-Илер и его престижная школа-пансион для юных девиц благородного происхождения располагался в небольшой деревне на юго-востоке Франции в нескольких километрах от города Монпелье на реке Лец. Поскольку монастырь не предоставлял никакого официального убежища для брошенных детей-сирот, много раз бывало так, что спеленатого младенца оставляли у дверей в корзине для фруктов с маловнятной запиской в пеленках и несколькими франками, завернутыми в газету. Добрые сестры затем забирали ребенка, и он разнообразил своими неуверенными шагами их строгую жизнь в трудах, молитве и медитации. Но этим утром младенец был предоставлен заботам добрых сестер весьма необычным способом.

Паккард въехал через массивные железные ворота и остановился у портика перед входом в монастырь. Шофер быстро вышел, чтобы открыть дверь женщине в форменной одежде медицинской сестры, державшей младенца в белом с розовым богато вышитом конверте и в темно-синей шапочке. Затем из машины вышел высокий худой мужчина, облаченный в длинное бархатное пальто, поправляя руками в перчатках свой хомбург (мужская шляпа из местечка Бад-Хомбург в Германии) над тонкими белыми усами. Наконец еще одна женщина покинула авто. Ей было около сорока, ее отличали выдающаяся красота, еще свежее лицо, большие мягкие черные, как у оленя, глаза и нервно сжатые слегка подкрашенные губы. Она была одета в короткий серебристый меховой жакет, серую юбку из фай-де-шина и низко надвинутую на лоб шляпку колоколом. Это была графиня Валенская-Чарторыйская.

Графиня оперлась на руку шофера, и они прошли вперед остальных. Двери под поросшим плющом портиком отворились прежде, чем раздался звонок, и шаркающий горбун-священник в сутане, изуродованный обилием жадно поглощаемых ужинов, быстро пропустил приехавших внутрь. Священник отправил медсестру с ее ношей прямо через двойные белые лакированные двери, которые беззвучно закрыл за ними.

Их встретила старая монахиня в крахмальном головном уборе с развевающимися при ходьбе белыми крыльями и в платке, закрывающем вялую плоть ее лица. Не говоря ни слова, она кивнула, приглашая графиню — которая все еще опиралась на руку шофера — в умеренный дискомфорт гостиной. Мужчина в хомбурге проследовал за ними. Графиня и старая монахиня сели друг против друга. Спутник Валенской, держа хомбург в одной руке, другой нервно потягивая свои белые усы, устроился напротив них. Шофер удалился. Вступительные приветствия не прозвучали. И хотя графиня была прекрасно знакома со статусом и характером старой монахини, которую звали матушка Паула, монахиня ничего не знала о графине. Ни ее имени, ни титула, ни национальности.

Графиня начала говорить, и человек с хомбургом переводил ее слова на французский, мягко и очень почтительно по отношению к старой монахине.

— Я вынуждена занять много вашего времени, мать Паула. Я надеюсь, что вы поймете мою острую необходимость сделать это. И я готова заплатить за эту необходимость как следует. Я надеюсь, что курия соответственно вас проинструктировала.

— Я понимаю, мадам. Я очень хорошо понимаю.

Графиня терпеливо ждала, пока переводивший не заговорил снова. Хотя она не нуждалась в нем, его помощь была бессмысленной затеей. Но они продолжали игру.

— Теперь объясните мне, что именно вы понимаете?

Поскольку мужчина направил вопрос матери Пауле по-французски, старая монахиня вытащила носовой платок из глубин своего широкого одеяния и по привычке приложила к нижней губе. Ко лбу. Язык, на котором говорила женщина, был абсолютно незнаком монахине. Она подозревала, что ее ждет встреча с иностранкой, но думала, что это будет англичанка, немка, бельгийка. Этот язык звучал как русский или какой-то другой славянский. Какой-то экзотический. Решительно не европейский. Но на любом языке становилось понятно, что женщина приказывает. В этом доме приказания отдавала лишь она, мать Паула. В этом пансионе. Однако предложение очень значительно. Опасно. Она не хотела рисковать, напоминая этой женщине о своем положении. Мать Паула глубоко дышала, положив тяжелые изуродованные руки на грубую ткань одежды, устремив слезящиеся глаза прямо в мягкие черные глаза благодетельницы. Настоятельница была готова говорить.