Амандина

— Конечно. Разве вы не волновались бы о вашей матери, если бы она исчезла? Я даже не знаю ее имени. Как я найду ее, с чего же мне начать?

— Может быть, это она должна найти тебя.

~~~

Сложенный из круглых серых камней, длинный и низкий дом Катулла — изобилующий бесконечными поворотами, сланцевыми дорожками, ведущими через внутренние дворики к замысловатой формы дверям очередного подвала, кладовой или винного погреба, — был типичным деревенским строением середины восемнадцатого века, жильем процветающего торговца или, в его случае, зажиточного крестьянина, кто предпочитает удобство деревенской жизни на собственной земле и отсутствие соседей. Когда сыновья и дочь жили дома, когда они росли, хотя и без матери, но при помощи бесконечной вереницы тетушек и кузин и, естественно, мадам Изольды — дом был полон веселья. Под низкими потолками у ежегодно беленых стен в каждой комнате горели камины, шторы крахмалились, бережно сохраняемая мебель из красного дерева полировалась, плиточные полы так натирали воском, что по ним опасно было ходить. Везде цветы и цветущие ветви, разнообразные фрукты в вазах, кувшинах и чашах, в буфете тарелки зелено-желтого фаянса, серебро, хрусталь, салфеточки старого кружева — таким был дом Катулла. Пахло ужином и дровами, возбуждающим аппетит тонким ароматом запеченной дичи, свининой, замаринованной в благородном вине с душистыми дикими травами и томившейся в большой черной железной кастрюле Изольды прямо в печи. Двадцать с лишним лет между войнами стали целой эпохой в жизни человека. И в жизни деревни тоже.

Достаточно близко, но не слишком, от Парижа, местечко процветало, так как еженощно в город везли дары своей богатой земли, свежие овощи и фрукты, которые продавали на рассвете на городском рынке. Деревня существовала независимо, благодаря деловой хватке и житейской мудрости жителей. Работали кафе и кондитерские, винные магазины, бакалейщики, пекари, мясники, маленькие ресторанчики с террасами на берегу реки, где летними вечерами танцевали в свете розовых и желтых фонарей. Если быть осмотрительным, можно и жизнью наслаждаться и еще отложить что-нибудь про запас в деревянную коробку из-под сигар в нижнем ящике кухонного буфета. К новой жизни, с бошами и под бошами деревня тоже приспособилась. Jours maigres, постные дни, выдавались чаще. Но были и хорошие. Дома, парк, школа, мэрия почти не пострадали во время оккупации. В отличие от Великой войны, на этот раз Франция сохранила себя. В некотором смысле, она спасла себя.

Если прогуляться по главной улице деревни, многое могло показаться неизменным. Конечно, кондитерские не работали, а мясник рубил то, что ему оставляли боши. В бакалее та же картина. В барах молчали кофеварки, предлагали только вино с водой или домашний самогон в толстостенных стаканах, боши такой выпивкой брезговали, но старики по-прежнему играли в карты за накрытыми клеенкой столиками, блефовали и брали прикуп, может, только тише и не так азартно.

Рестораны выживали интереснейшим образом. Жители приносили часть своих пайков в обмен на приготовленный поварами суп, чего-нибудь тушеное или запеченное. Десерт сочиняли из спасенных фруктов, капельки меда, вчерашнего хлеба, одного яйца и ложечки сливок. А потом, на следующее утро, продукты, которые жители принесли накануне на обмен, становились основой меню, оригинальной рецептурой, которая процветает в французской кулинарии, и правду говорят: хороший повар может приготовить достойный ужин из ничего. И хотя кто-нибудь из стариков частенько перекидывал ремень аккордеона через плечо и начинал наигрывать, никто не танцевал в ресторанчике над рекой. Никто не составил компанию девушке, жених которой был застрелен в первый день оккупации за то, что не сразу отозвался во время переклички, устроенной бошами. Она иногда танцевала на террасе маленького ресторанчика, обнимая руками призрак.

Впечатление от оккупированной деревни было как от холста Вермеера: слева — сияющее солнце, справа — бесконечный дождь, и граница между ними проведена остро заточенным ножом и почти не видима. Но тем не менее узнаваема. Особенно теми, кто помнил, как это было раньше.

Катулл и группа пожилых мужчин из деревни работали на его земле. Подавляющую часть урожая реквизировали, как и у соседей. И так по всей Франции. Но кое-что удавалось отложить или подобрать. Были пайки. Служили подспорьем лес, река. Среди сокровищ месье насчитывалось три козы, стая кур, галантный петух, кролик в клетке. Мадам Изольда. Он ждал возвращения детей, каждый день открывал двери их комнат, а то и не раз заходил, шел до окна, дотрагивался до кроватей. До кроватей, где спали боши и, может быть, еще будут спать, пока его сыновья и дочь спят… где? Он думал о девочке. Об Амандине. О рано повзрослевшем ребенке. У нее нет ничего, кроме потертого чемодана и чужих ботинок, а она беспокоится о своей матери.