Амариллис день и ночь

Вынырнув на поверхность со станции «Чаринг-Кросс», я перешел через дорогу, миновал Святого Мартина-в-поле, отверг заманчивые авансы Центра копирования рисунков по меди и, кивнув Нельсону, взиравшему вниз со своей колонны, взбежал по ступеням Национальной галереи. Протолкался сквозь толпу на крыльце, влился в толпу, наводнявшую интерьер, и стал прокладывать дорогу к залу номер пятнадцать.

По пути я помедлил у волшебного ящика ван Хогстратена[89] в зале номер семнадцать. Я время от времени проведываю этот ящик и заглядываю внутрь – любуюсь собачкой, сидящей в комнате миниатюрного голландского дома; заглядывать в щелки мне вообще нравится, а тут еще и приятно лишний раз убедиться, что крошечный мирок за этой щелкой по-прежнему цел и невредим. Голландские художники семнадцатого века обожали обманки,[90] пространственные иллюзии и перспективу; волшебными ящиками увлекались многие мастера, и сама идея искаженного изображения, создающего иллюзию подлинной, без искажений, реальности, греет мне душу.

В пятнадцатом зале было два Лоррена: «Морской порт с отплытием святой Урсулы» и «Пейзаж с бракосочетанием Исаака и Ревекки». Тут я вспомнил легенду о святой Урсуле и слегка отвлекся от самой картины: Урсула пустилась в паломничество с одиннадцатью кораблями, и на каждый из них взошло по тысяче невинных дев. Маленьких девочек среди них не было, и я невольно задумался: это сколько же квадратных миль пришлось прочесать, чтобы собрать одиннадцать тысяч взрослых девственниц, пусть даже дело было в эпоху всеобщего благочестия. Картина была очень милая, но без той золотистой дымки, которую я искал. Бракосочетание Исаака и Ревекки казалось слишком малолюдным и пресным для еврейской свадьбы, но дышало счастливой безмятежностью. Пейзаж с дальней горой и акведуком, с водяной мельницей и плотиной и сверкающей водой на среднем плане, обрамленный на переднем плане деревьями, радовал глаз, а плотина и водяная мельница, я подозревал, символизировали могущество Господа, вращающего все жернова и побудившего в свое время Ревекку попытать счастья с незнакомым чужестранцем Исааком и спуститься к нему со спины верблюда желанной невестой.

В поисках туманных кораблей и золотистой дымки я перешел в девятнадцатый зал, к другим Лорренам. Тут, у «Пейзажа с Психеей перед дворцом Купидона», я наткнулся на кучу детей в зеленых куртках, полукругом обступивших молодую учительницу. Детишки, на вид почти все не старше десяти, слушали, разинув рты, рассказ учительницы, щедро расцвеченный жестами, гримасами и столькими курсивами, что хватило бы потопить линкор: «Психея ни разу не видела своего мужа, он приходил к ней только под покровом ночи, а уходил до рассвета (тут кое-кто из детей обменялся многозначительными взглядами). Сестры ей напомнили, что Дельфийский оракул предрек, будто она выйдет замуж за чудовище».

На одном дыхании, но ни разу не задохнувшись, учительница поведала далее своим подопечным, как Психея запаслась ножом и светильником, ибо хотела взглянуть хоть однажды на своего спящего супруга, прежде чем прикончить его во сне. Тот оказался вовсе не чудовищем, а прекрасным крылатым божеством, но горячее масло из светильника капнуло ему на кожу, Купидон проснулся, расправил крылья и улетел в окно. Учительницу это огорчило не меньше, чем саму Психею, и я, воспользовавшись паузой, двинулся дальше на поиски моря и кораблей. Давненько я не вспоминал историю Купидона и Психеи, и чем-то она меня смутно встревожила, хотя вообразить себя ни в той, ни в другой роли я не мог.

Очередная марина предстала моему взору: отливная волна уносила прочь от берега царицу Савскую, но день стоял ясный. А вот следующий «Морской порт» был какой надо – с той самой золотистой дымкой; пришвартованный у берега корабль в закатном свете гаснущего дня, и еще один, стоящий поодаль на якоре. Еще дальше – высокий маяк. На переднем плане слева – большой палаццо с широкими ступенями полукругом, спускающимися к пристани. За ним – другие величавые постройки и еще корабли, виднеющиеся в проеме арки. Люди на берегу, застывшие в театральных позах, точно оперный хор перед выходом солистов. Короче говоря, один из тех воображаемых лорреновских портов, что годятся и для собраний, и для свадеб, и для прибытия и отплытия героев, святых или августейших особ. Эскиз к этому «Порту», который я видел в какой-то своей книге, ничего такого особенного не выражал, но от завершенной картины исходило впечатление, будто она чего-то ждет и в то же время со всем на свете прощается. Амариллис стояла перед ней. На спине ее футболки было написано:

Самое худшее бьет без промаха.

Я узнал реплику из фильма «Мужчины, женщины: руководство по эксплуатации».[91] Амариллис обернулась мне навстречу, и спереди на футболке оказалась другая надпись: