Амаркорд. И плывет корабль

Отдельную группу составляют учителя, директор гимназии Зевс, священник дон Балоза. Вокруг коляски с безногим столпились инвалиды первой мировой войны — все в касках; а поодаль три ветерана гарибальдийских походов, одному, наверно, полтораста лет, а то и больше.

Здесь и Адвокат, выглядящий весьма элегантно в своей форме, и местная фашистская милиция[7]: среди ее бойцов выделяется Дешевка. А позади пожилые фашисты — участники «похода на Рим»[8] — в черных рубашках и женщины тоже в черном; рядом маячит гигантский бюст табачницы. А вот и берсальер[9] с фанфарой — он как раз трубит сигнал.

Звонок, возвещающий прибытие поезда, заставляет всех мгновенно умолкнуть. Обрываются и звуки фанфары. Последние распоряжения отдаются уже знаками или шепотом. Кто поправляет мундир, кто съехавшую феску[10].

Двое служителей катят свернутую в рулон бархатную дорожку, расстилая ее до самого края перрона.

И вот вдали, на путях, показывается поезд: черный дымящий паровоз словно плывет по волнам пара. Состав подходит к перрону и останавливается.

Все с напряженным вниманием вглядываются в окна вагонов. Трижды трубит труба. А когда в одном из окон вырастает силуэт Федерале — руководителя областной федерации фашистской партии, под навесом перрона раздается воинственный гимн. Федерале совершенно лысый, пучеглазый, с торчащими кверху большими усами, острые концы которых сливаются с черными бровями.

Угощайтесь не отрывает от него взволнованного взгляда, у учительницы математики тоже возбужденно блестят глаза. Короче говоря, всех охватывает священный трепет. В этот момент гремит голос главного в Городке фашиста Шишки:

— Соратники, поприветствуем фашистским кличем нашего Федерале!

В ответ перрон оглашается громоподобным:

— Эйя-эйя-алала!

Братишке Бобо все вокруг кажется до ужаса огромным: мелькающие над головой руки с зажатыми в них кинжалами, реющие в вышине штандарты и знамена, громоздящиеся перед глазами крыши вагонов. До слуха его доносится отрывочная и бессвязная речь Федерале:

— Соратники… эта фашистская земля… глубокая борозда… бессмертный Рим… маяк человечества… судьба… победа… мы не свернем с пути…

Оглушительный грохот аплодисментов, вновь звуки фанфары, бой барабанов, команды, тут же кем-то отменяемые, начальство, шествующее по узкому коридору сквозь толпу… Угощайтесь во что бы то ни стало пытается проскользнуть поближе к эскорту Федерале. Пробираясь вперед, она истерически кричит:

— Я хочу до него дотронуться! Дайте мне до него дотронуться!

Один из немногих, кто не пошел встречать Федерале, — синьор Амедео. В этот час мы застаем его дома: он спускается с крыльца, ведущего в садик. Подходит к калитке, хочет открыть ее, но она заперта на ключ. Тогда он оборачивается к дому и раздраженно кричит:

— Миранда! Миранда!

Жена появляется на пороге не сразу.

— Кто запер калитку? — разъяренно рычит Амедео.

— Я.

— Так-растак-перетак!

Миранда спускается по ступенькам и подходит к мужу.

— Сегодня тебе лучше не выходить…

Неожиданно, словно только сейчас заметила, она развязывает и снимает с шеи мужа черный анархистский бант.

— Нечего красоваться.

— Ты что, думаешь, я испугался этих собравшихся на площади тараканов? Хватит, давай сюда ключ.

Миранда молча идет к дому, унося бант.

Муж окликает ее:

— Миранда!

Но она даже не оборачивается. Тогда он принимается вышагивать взад-вперед по садику, изливая в громких проклятиях переполняющие его горечь и ярость.

— Это просто неслыханно — запирать меня каждый раз дома, когда эти подонки устраивают свои вонючие демонстрации! Это верх издевательства над человеком!

Вдруг он останавливается и, оглядывая крошечный участок, отведенный под огород, замечает:

— Если тут не поливать, пропадет весь салат. Миранда!

Между тем из здания вокзала выходит на маленькую, залитую солнцем площадь все окружающее Федерале начальство, а следом — военизированные отряды. Федерале, словно что-то вдруг вспомнив, припускается бегом. За ним трусят рысцой все остальные.

Вдоль бульвара выстроились жители городка. Они рукоплещут. Болтаются вывешенные из окон флаги. Такое впечатление, что по мостовой, извиваясь, быстро ползет длинная черная змея. Звучит фанфара, задавая ритм бегу. Крупным планом перед нами лицо Шишки, который, задыхаясь, на ходу докладывает:

— Девяносто девять процентов населения записано в члены фашистской партии… У нас имеется… тысяча двести авангардистов и балилл… три тысячи Юных итальянок, четыре тысячи Сыновей волчицы… двенадцать тысяч фашистов… сорок четыре многодетные семьи…

Его физиономию сменяет вспотевшее лицо учительницы Леонардис. Она тоже с трудом переводит дыхание.

— Это изумительно… такой энтузиазм… он делает нас юными и в то же время древними-предревними. Юными — потому что фашизм омолодил нашу кровь своими светлыми идеалами… Древними — потому что… никогда еще так глубоко, как сейчас, мы не чувствовали себя сыновьями и дочерьми Рима…

Дешевка, который бежит в составе взвода фашистской милиции, орет во всю глотку, сопровождая свои слова выразительным жестом:

— Я вам одно скажу: по части баб Муссолини будь здоров!