Амазонки Моссада. Женщины в израильской разведке

Она оказалась права: Каир встретил ее с распростертыми объятиями, как будто ничего не произошло, как будто она никогда не сидела в тюрьме. Иоланда поселилась в своем прежнем доме, Жильбер вернулся в ту же школу, а ее друзья, родственники, даже египетские высокопоставленные чиновники относились к ней с былым доверием. «Все это было так странно, — сказал ей однажды Жильбер, — и самое странное было то, что никто не считал это странным…»

Иоланда попыталась вернуться к шпионажу и снова наладила связи с первыми лицами Каира. Однажды вечером она вошла в известный ресторан с руководителем египетских спецслужб в Каире Шуша-беем и двумя его помощниками. За соседним столиком она увидела офицера израильской разведки Элиаху Браху, действовавшего в Каире под прикрытием. Он смотрел на нее в недоумении. Она догадалась, что Элиаху решил, будто Шуша ее арестовал. Иоланда извинилась перед своими спутниками и направилась в дамскую комнату. Проходя мимо столика Брахи, она незаметно обронила платок, который он быстро спрятал в карман. В платке была записка с номером телефона. В ту же ночь он позвонил ей, они встретились, и Иоланда дала ему полный отчет о своей деятельности. От него она узнала, что бывший представитель Хаганы Шмуэль Антеби собирается отплыть из Египта в Израиль. Ночью она пришла к Антеби домой и дала ему тюбик зубной пасты. Вместо пасты внутри были документы. «Когда вы окажетесь на борту корабля, — сказала она, — отдайте тюбик капитану. Он поймет, куда его доставить».

Эта странная ситуация сохранялась еще два года, пока Иоланда не поняла, что близится конец. Египет менялся: политика становилась все более неустойчивой, росло недовольство королем и его коррумпированным режимом. Иоланда поняла, что прежней веселой жизни в Каире уже не будет. В 1951 году она вместе с сыном и пожилой матерью эмигрировала в Израиль. Они поселились в маленькой квартирке в Иерусалиме — настолько маленькой, что привезенные из Египта ковры пришлось стелить друг на друга.

Но скромное жилье смущало Иоланду меньше всего. Она тревожилась о том, что в Израиле ее таланты и опыт оказались не нужны. В Тель-Авиве она встретилась с полковником Биньямином Гибли, главой военной разведки, который передавал в Моссад ее отчеты из Каира. Гибли был с ней очень мил и поблагодарил за помощь, но не предложил ей место в своем ведомстве. Государство Израиль было чрезвычайно признательно ей за все, что она сделала, но не знало, что теперь делать с ней. Иоланда предвидела это — в том числе поэтому она так долго откладывала свой отъезд в Землю обетованную. Отъезд из Каира стал для нее началом конца.

Она получила работу в Иерусалиме — ее взяли на второстепенную должность в протокольном отделе Министерства иностранных дел. Ее друг Реувен Шилоах незадолго до этого основал Моссад, но Иоланду к себе не позвал. Лишь изредка ее отправляли в Европу по заданию Моссада или исследовательского отдела Министерства иностранных дел.

Редкие визиты в Париж доставляли ей огромную радость, там оживала прежняя Иоланда. Сегодня она обедает со своим другом Рене Мейером, будущим премьер-министром Франции, завтра — ужинает с Пьером Мендес-Франсом, тоже будущим премьер-министром, потом с группой египетских дипломатов. Она любила парижские развлечения и часто приглашала Бетти, жену Реувена Шилоаха, на «парижские завтраки» с устрицами и шампанским. Но в Израиле ей так и не удалось влиться в политическую и социальную жизнь министерства. Она была невероятно талантлива, но никто не пытался найти ей место, где она могла бы приносить настоящую пользу. Иоланда продолжала улыбаться и любезничать, но в глубине души мучилась одиночеством и разочарованием. «Видите ли, они сами не знают, куда вас пристроить, — говорил ей коллега из министерства. — Вы же не машинистка, которая будет сидеть за столом с восьми до четырех. Они знают, что многим вам обязаны, но не могут решить, что с вами делать».

Она чувствовала, что на нее смотрят как на чужую. Сотрудникам министерства не нравилась ее манера одеваться и ее европейские манеры. «Она была кокеткой в то время, когда израильские девушки носили шорты, — говорил ее друг Дан Сегре, — она была элегантной в стране, где элегантность считалась декадансом, она была утонченной и милой среди суровых поселенцев». Дипломаты и их любезные жены зубоскалили за ее спиной и прозвали ее «дамой-левантинкой», высмеивая манеры, речь, наряды и культуру «легкомысленной» женщины, которая — о ужас! — была уроженкой Леванта, причем даже не европейского происхождения, а ближневосточного! Редким исключением из этого надменного хора оставался министр иностранных дел Моше Шарет, который помнил хорошенькую и умную героиню из Каира и часто приглашал ее на официальные приемы к себе домой.