Амбровое дерево (ЛП)

За неделю до Рождества ко мне приехала мама, чтобы помочь украсить нашу елку. Моя обычно экспансивная мать молчала, нахмурив брови, пока мы нанизывали украшения. Я ждала, зная, что рано или поздно она расскажет о том, что у нее на уме. Наконец, она со вздохом опустилась на диван.

– Твой отец попросил меня выйти за него замуж.

Эта новость не стала для меня неожиданностью, и я улыбнулась. Мне было интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы собраться с духом.

– И что же ты ему ответила?

– Что мне нужно подумать об этом, – она прикусила нижнюю губу. – Это означало бы переезд в Джонсборо и уход от Судьи.

– Мама, вряд ли Судья будет один. Тетя Дарла и тетя Джейн все еще будут там, чтобы позаботиться о нем, а до Джонсборо всего двадцать минут езды.

Она подняла на меня умоляющий взгляд.

– А что подумает Джейн, Аликс? Я не могу снова причинить ей боль.

Я села и взяла ее за руку.

– Ты любишь его, мама?

– Да, – прошептала она. – Думаю, что всегда любила.

– Тогда выходи за него замуж. Тетя Джейн все поймет. Она хочет, чтобы ты была счастлива.

– Ты действительно так думаешь?

– Поговори с ней.

Я думаю, что папа не хотел рисковать, чтобы она отступила, как только скажет «да». Свадьба состоялась на Рождество, и моя мать была легкомысленна, как подросток. Если тетя Джейн и чувствовала какую-то затянувшуюся грусть, то хорошо это скрывала, и день для всех нас был чудесный. Следующая неделя прошла в суматохе переезда мамы в папин дом в Джонсборо, хотя, по большей части, мне приходилось сидеть в кресле и наблюдать.

Через несколько дней, холодной январской ночью, у меня начались схватки. Мы пробыли в постели недолго, может быть, несколько часов, когда меня разбудил кошмар. Обливаясь потом, я спустила ноги с кровати, накинула халат и проковыляла на кухню, чтобы согреть стакан молока. Первая боль пронзила меня, когда я закончила наливать молоко из кастрюли. Схватившись за край стойки, я задержала дыхание, пока боль не прошла, затем вылила молоко в раковину и сполоснула кастрюлю и стакан.

Какая-то глубокая инстинктивная потребность побыть одной удержала меня от того, чтобы разбудить Хью. Я сидела в тускло освещенной комнате за столом, не сводя глаз с часов, когда боли становились все сильнее, каждый из последующих приступов длился чуть дольше предыдущего. Я все еще была там четыре часа спустя, когда Хью, сонно спотыкаясь, вышел из спальни с взъерошенными волосами и полузакрытыми глазами.

– Аликс? Что ты делаешь?

– Рожаю, – сказала я спокойно.

Его глаза широко распахнулись.

– Прямо сейчас?

– В значительной степени.

– Почему ты меня не разбудила?

– Не было особого смысла нам обоим бодрствовать в такую рань во время родов.

Я не могла сказать ему истинную причину. В то время я, кажется, и сама этого не понимала. Хью не был отцом моего ребенка, и глубоко внутри я не доверяла ему, не доверяла больше ни одному мужчине.

Он присел на корточки рядом со мной.

– Какая частота схваток?

Я бросила взгляд на часы.

– Каждые пятнадцать минут.

– Хорошо, я позвоню доктору, а потом мы тебя оденем.

Я не стал возражать, когда Хью принялся за дело. Еще один приступ боли, и я полностью сосредоточилась на ощущениях внутри себя. И так продолжалось в течение следующих восьми часов, пока я трудилась, чтобы родить свою дочь.

Кэти появилась на свет с громким протестом, ее крошечное личико сморщилось в маску ярости, когда она закричала, недовольная тем, что ее вытолкнули из ее теплого гнезда, и успокоилась только тогда, когда ее завернули в одеяло и положили в мои объятия. Слезы наполнили мои глаза, когда я осмотрела ее. Она была так похожа на Ника, что я не понимала, как кто-то мог этого не заметить. Ее маленькая головка была покрыта густыми черными волосами, которые сразу же начали завиваться на концах, и даже когда она, наконец, успокоилась, на пухлых детских щечках отчетливо проступили ямочки.

Хью оставался со мной все это время, поддерживая меня, потирая спину и живот, когда боли становились сильнее, и с удовольствием перерезал пуповину, когда доктор протянул ему ножницы, а позже наполнил мою комнату розовыми цветами и раздавал сигары¹⁸.

Но к тому времени меня уже не волновало, что все это было притворством. У меня была Кэти, и в одно мгновение моя жизнь изменилась. Она была моим миром, причиной, по которой я жила и дышала, и ничто другое не имело для меня значения.

Кэти не была той, кого люди называют «хорошим» ребенком. С самого начала она была яркой, умной и постоянно двигалась. Ее улыбки и смех озаряли нашу жизнь, а серые глаза всегда искрились радостью. Мы все бесстыдно баловали ее, и она впитывала это, как будто это было ее право, а потом потребовала большего.

Даже Хью не был невосприимчив к ее чарам. Однажды днем, когда ей было три месяца, я застала его в детской. Пухлые кулачки Кэти зарылись в его волосы, и она истерически смеялась, когда Хью дул ей на животик. Я тихонько ускользнула, пока они меня не заметили, и в этот момент я действительно любила Хью. Это был первый и последний раз, когда я испытывала к нему какие-то настоящие чувства.