Амелия

– Мне очень приятно убедиться, что вы не из их числа, – заметил доктор. – Вы повели себя в данном случае, как подобает человеку здравомыслящему и истинному христианину, ибо с вашей стороны было бы, несомненно, величайшей глупостью, равно как и прямым вызовом благочестию рисковать своей жизнью из-за дерзкой выходки дурака. До тех пор, пока вы уверены в добродетельности своей жены, презрение к подобным поползновениям негодяя свидетельствует лишь о вашей мудрости. Ведь ваша жена и не обвиняет его в прямом покушении, хотя и замечала в его поведении достаточно такого, что оскорбляло ее щепетильность.

– Вы меня удивляете, доктор, – произнес Бут. – Что вы, собственно, имеете в виду? Моей жене не нравилось его поведение? Разве полковник хоть когда-нибудь ее оскорбил?

– Я не сказал, что он позволил себе когда-нибудь оскорбить ее какими-то прямыми признаниями или совершил что-нибудь такое, за что согласно самым романтическим представлениям о чести вы могли бы или должны были бы желать отомстить ему; но, знаете, целомудрие добродетельной женщины – вещь чрезвычайно деликатная.

– И моя жена в самом деле жаловалась на что-то в этом роде со стороны полковника?

– Видите ли, молодой человек, – продолжал доктор, – я не желаю никаких ссор и никаких вызовов на дуэль; я вижу, что допустил некоторую оплошность, а посему настаиваю на том, чтобы во имя всех прав дружбы вы дали мне слово чести, что не станете из-за этого ссориться с полковником.

– Даю вам его от всей души, – сказал Бут, – потому что если бы я не знал вашего характера, то мне не оставалось бы ничего иного, как решить, что вы надо мной смеетесь. Я не думаю, чтобы вы заблуждались относительно моей жены, но уверен, что она заблуждается относительно полковника и ложно истолковала какую-нибудь преувеличенную с его стороны любезность, что-нибудь в духе Дон Кихота, приняв ее за посягательство на свою скромность; однако о полковнике я самого высокого мнения; надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что не знаю, к кому из вас двоих мне следует скорее ревновать свою жену.

– Я никоим образом не хотел бы, чтобы вы ревновали ее к кому бы то ни было, – воскликнул священник, – поскольку считаю, что на добродетель моей девочки можно твердо положиться, но, однако же, убежден, что она никогда бы ни словом на сей счет не обмолвилась мне без всякой на то причины; да и я, не будучи уверен в справедливости ее слов, не стал бы писать полковнику это письмо, в чем я теперь и признаюсь. Однако, повторяю, еще не произошло ничего такого, из-за чего, даже при ложно понимаемом чувстве чести, вы могли бы жаждать отмщения; если вы только послушаетесь моего совета, скажу вам, что счел бы весьма благоразумным уклоняться от любой чрезмерной близости с полковником.

– Простите меня, любезнейший друг, – сказал Бут, – но я в самом деле так высоко ставлю полковника, что готов поручиться жизнью за его честь; а что касается женщин, то я просто не верю, чтобы он когда-нибудь был неравнодушен хотя бы к одной из них.

– Будь по-вашему, согласился доктор, – я в таком случае настаиваю лишь на двух вещах. Во-первых, в случае если вы когда-нибудь перемените свое мнение, это письмо не должно служить поводом для ссоры или дуэли, и во-вторых, вы никогда ни словом не обмолвитесь об этом своей жене. Именно последнее позволит мне судить, умеете ли вы хранить тайну; и если даже все происшедшее не столь уж важно, это во всяком случае будет полезным упражнением для вашего ума, поскольку придерживаться любой добродетели – значит выполнять своего рода нравственное упражнение, а это содействует поддержанию здорового и деятельного духа.

– Обещаю вам, что непременно исполню и то, и другое, – воскликнул Бут.

Тут в комнату принесли завтрак, а вскоре появились и Амелия с миссис Аткинсон.

За завтраком говорили главным образом о маскараде, и миссис Аткинсон рассказала о некоторых из случившихся там происшествий, однако поведала ли она всю правду относительно себя самой, решить не берусь; во всяком случае лишь одно несомненно – она ни разу не упомянула имя благородного милорда. Среди прочего, сказала она, там еще какой-то молодой человек, взобравшись на стул, прочел, насколько она могла понять, проповедь в похвалу прелюбодеянию, однако ей не удалось подойти достаточно близко, чтобы расслышать все подробности.

Когда всё это происходило, Бут был в другой комнате в обществе дамы в голубом домино и ничего об этом не знал, а посему то, что он услыхал сейчас из уст миссис Аткинсон, вновь напомнило ему о письме доктора к полковнику Бату: ведь он полагал, что письмо было написано именно этому ревнителю чести; сама мысль о том, будто полковник Бат подвизается в роли возлюбленного Амелии, показалась ему настолько смехотворной, что на него напал приступ неудержимого хохота.

Священник, с естественной для автора мнительностью, отнес гримасу, исказившую лицо Бута, на счет своей проповеди, или письма, посвященного этой теме; он был слегка задет и промолвил внушительным тоном: