AMERICAN’ец

Растолкал толпящихся зрителей на местах подешевле, заставил взвизгнуть пару дам на стульях, проскользнув между ними; сшиб солдата, который встал на пути; перемахнул через борт корзины, схватил приготовленный внутри топорик — знал ведь от француза об оснастке! — и в два взмаха обрубил якорный канат.

Это произошло настолько быстро, что сразу никто и не понял толком, почему шар вдруг оторвался от земли, теряя рукава с газом, и стал набирать высоту…

…а Фёдор Иванович не смотрел вниз, на приключившуюся неразбериху, — он вцепился руками в канаты, державшие корзину, и крутил головой по сторонам. По мышцам пробегали судороги; графа трясло, но не от страха — от восторга, который ни в какое сравнение не шёл с тем, который охватил его при виде шара. Это был восторг запредельный, бьющий через край, перехватывающий дыхание, оглушительный и непередаваемый.

— А-а-а-а-а! — во всю мощь молодых лёгких заорал Фёдор Иванович, желая дать восторгу хоть какой-то выход. — А-а-а-а-а!

Он понятия не имел, как управлять аэростатом, и не задумывался, куда понесёт его ветер. Кой чёрт разница?! Он — летит! Летит, поднимаясь всё выше и озирая Петербург с высоты, на которую не поднимался до него ни один русский! Деревья в саду, крыши казарм и домов, маковки церквей, кресты колоколен и даже стаи белых чаек, с пронзительными криками реющих над Невой, — всё осталось там, внизу. А здесь, в безоблачном небе, парит и царит он, только он один…

— А-а-а-а-а!

Наоравшись вдоволь, Фёдор Иванович немного угомонился. Верно сказал князь: такие погожие деньки — большая редкость для Петербурга даже в июле. Небо, наполненное послеполуденным солнцем, сияло прозрачной чистотой от края до края, темнея лишь справа, над Финским заливом, — и вдалеке по другую сторону, где-то над Ладогой. Взгляду нечаянного аэронавта открывалась картина столицы, которую раньше он встречал только на топографических картах, разрисованных тушью и акварелями.

Нева казалась Фёдору Ивановичу широченной лентой, выкрашенной в сверкающую стальную краску, на которой нерадивый маляр оставил мелкие брызги гребных судёнышек и белые кляксы парусников. К западу река становилась ещё шире и, словно клинок, вонзалась в залив.

Внизу проплыла подкова оконечности Васильевского острова, называемая Стрелкой, со зданием биржи, которое уже многие годы не могли достроить. Шар продолжал подниматься, и ветром его сносило на восток, прочь от залива. Фёдор Иванович разглядывал приближающийся Заячий остров: Санкт-Петербург начался отсюда строительством Петропавловской крепости. С высоты крепость напоминала огромную черепаху с шестью лапами-бастионами. Диковинный зверь словно придавил остров каменным брюхом; посередине черепаху пронзала золотая игла соборного шпиля.

Было тихо, лишь ветер шелестел по ткани оболочки, да еле слышно гудели натянутые канаты, которые удерживали корзину с Фёдором Ивановичем.

Вдруг воздушное течение сменилось; канаты скрипнули по лакированной оболочке, шар дрогнул и по дуге поплыл обратно через Васильевский остров, имевший вид пирога, нарезанного квадратами с немецкой аккуратностью. Сходство придавала строгая сетка: три широких проспекта тянулись вдоль Невы с востока на запад; их пересекали, упираясь в Неву, два десятка линий с севера на юг. Основатель города император Пётр задумал прорыть здесь каналы, чтобы даже в непогоду в них мог укрываться большой флот. Осилить государеву затею не смогли — каналы остались проезжими улицами-линиями поперёк проспектов. Фёдор Иванович подивился, насколько невелика обжитая часть острова: много большую часть его занимал ровный густой лес, нарушаемый редкими проплешинами деревенек.

Узкая светлая полоска песчаного берега отделяла от леса Финский залив — ворота Балтики. За выход на этот простор, открывшийся восхищённому взгляду Фёдора Ивановича, русские столетиями воевали со шведами. Из корзины воздушного шара море смотрелось бескрайней серо-зелёной гладью. Аэростат влекло над водой в сторону темнеющего впереди острова Котлин с крепостью и портом Кронштадт — опорой военного флота России. За время учёбы гардемарин Толстой узнал Кронштадт вдоль и поперёк…

…только разглядеть знакомые места ему не удалось: погода в Петербурге меняется быстро, и шар окружили облака. Всё вокруг скрылось из виду — даже солнце пропало. Скоро Фёдор Иванович перестал понимать, движется он куда-то или висит на месте, поднимается или опускается. Кабы Гарнерен заранее уложил в корзину свои приборы, выпускник Морского кадетского корпуса сумел бы с ними совладать и сделать необходимые измерения. Увы, приборов не нашлось.