Америка (Пропавший без вести)

– Я – слуга, но догадываются об этом немногие. Видишь, даже ты не понял, хотя пробыл с нами уже некоторое время. Ты же видел ночью в гостинице, как я был одет. Лучше не бывает. Разве слуги ходят в такой одежде? Но все дело в том, что мне редко позволяют отлучиться, я должен быть всегда под рукой, в хозяйстве всегда найдется какое-нибудь занятие. Для одного здесь слишком много работы. Как ты, наверное, заметил, в комнате чрезвычайно много вещей; все, что при переезде не удалось продать, мы забрали с собой. Конечно, можно было бы раздарить эти вещи, но Брунельда подарков не делает. Ты подумай только, какой труд – втащить весь этот скарб вверх по лестнице!

– Робинсон, ты что же, сам все это затаскивал? – воскликнул Карл.

– А кто же еще! – сказал Робинсон. – Был тут помощник, редкий лентяй, так что в основном мне пришлось надрываться одному. Брунельда стояла внизу, у автомобиля, Деламарш распоряжался наверху, где что размещать, а я мотался вверх – вниз по лестнице. Так продолжалось два дня – очень долго, верно? Да ты понятия не имеешь, сколько здесь, в комнате, вещей: шкафы забиты до отказа и за шкафами все заполнено до потолка. Если б нанять для перевозки несколько человек, дело закончилось бы гораздо скорее, но Брунельда не хотела доверить этого никому, кроме меня. Конечно, это очень лестно, но я на всю жизнь испортил себе здоровье, а что у меня еще есть, кроме здоровья? Стоит только малость напрячься, у меня сразу колет здесь, и здесь, и здесь. Думаешь, парни в гостинице, эти подонки – иначе их не назовешь! – смогли бы меня одолеть, будь я здоров? Но что бы у меня ни болело, Брунельде и Деламаршу я об этом ни слова не скажу, буду работать, пока могу, а когда сил не станет, лягу и умру, и только потом, когда будет уже поздно, они поймут, что я был болен и, несмотря на это, продолжал трудиться и доработался на службе у них до смерти. Ах, Россман, – сказал он в конце концов, утерев глаза рукавом Карла. Помолчав, он заметил: – Неужели тебе не холодно, ты ведь так и стоишь в одной рубашке?

– Слышь ты, Робинсон, – сказал Карл, – ты все скулишь. А я не уверен, что ты очень уж болен. Вид у тебя совершенно здоровый, просто ты все время торчишь тут на балконе, вот и напридумывал. Возможно, у тебя иногда колет в груди, у меня тоже так бывает, как и у каждого. Но если все из-за таких мелочей начнут, как ты, скулить, все балконы будут заполнены плаксами.

– Я лучше знаю, – сказал Робинсон и на сей раз утер глаза уголком одеяла. – Студент, квартирующий поблизости – его хозяйка стряпала и для нас, – на днях, когда я возвращал посуду, сказал мне: «Послушайте-ка, Робинсон, вы не больны?» Мне запрещено разговаривать с этими людьми, я только поставил посуду и хотел уйти. Тогда он подошел ко мне и говорит: «Послушайте, старина, не доводите до крайности, вы больны». – «Извините, что же мне в таком случае делать?» – спросил я. «Это вам решать», – сказал он и отвернулся. Остальные за столом рассмеялись, ведь здесь кругом враги, поэтому я предпочел уйти.

– Значит, людям, которые над тобой насмешничают, ты веришь, а тем, кто желает тебе добра, – нет.

– Но я ведь лучше знаю, какое у меня самочувствие, – возмутился Робинсон, но тут же опять захныкал.

– Ты как раз и не знаешь, что с тобой, нашел бы себе лучше приличную работу, вместо того чтоб прислуживать Деламаршу. Ведь, насколько я могу судить по твоим рассказам и по тому, что видел сам, это не служба, а рабство. Для человека такое невыносимо – тут я тебе верю. Но ты считаешь, что, раз ты друг Деламарша, бросать его ты не вправе. Это неверно; если он не понимает, что обрек тебя на жалкое существование, то у тебя нет ни малейших обязательств перед ним.

– Значит, по-твоему, Россман, я поправлюсь, если покончу с этой службой?

– Разумеется, – сказал Карл.

– Разумеется? – переспросил Робинсон.

– Вне всякого сомнения, – улыбнулся Карл.

– Тогда можно начать выздоровление прямо сейчас, – сказал Робинсон и посмотрел на Карла.

– Каким же образом?

– Ну, ведь ты возьмешь мою работу на себя, – ответил Робинсон.

– Кто тебе это сказал? – спросил Карл.