Америка (Reload Game)

Петербург, Зимний дворец, ночь с 18 на 19 октября 1861.

— Государь еще не в курсе? — похоронным тоном вопросил министр колоний; впрочем, выражение, застывшее на лицах и всех прочих участников экстренного совещания, было таким, будто у каждого вынесли из дому по покойнику, а то и парочку. На дальнем конце стола началось уже негромкое, но нервное выяснение отношений между шефами Третьего отделения и Топографической службы — чья где «зона ответственности» и кто чего прошляпил.

— Надеюсь, что нет. Во всяком случае, не во всех этих живописных деталях.

— О, Господи!..

— Лег спать, заявивши, что до утра «слышать ничего не желает про ту Америку»… А что — его степенство?

— Делает вид, будто по части петроградских событий знает даже меньше нашего: у вас, дескать, есть хотя бы трансатлантические рапорты Ванновского и Малицкого, а у меня — одни только газеты; вот придут новые инструкции, с обычной почтой — тогда и будут комментарии! Врет небось, сволочь — но поди проверь…

— Может, кстати, и не врет: телеобменов с Лондоном и Амстердамом у него и в самом деле не было с позавчера, а в его положении сейчас полезнее «ничего не знать»…

— Итак, господа, — начал взявший на себя председательские обязанности шеф Третьего отделения (рапорты Представителя императора в Конференции негоциантов Ванновского шли, как это было заведено еще при Николае, по линии его ведомства; министр иностранных дел, правда, ничуть не сомневался, что МИДовская информация о петроградских событиях, от Малицкого из Нового Гамбурга, стереоскопичнее и точнее — однако по собственному почину лезть сейчас на просцениум не имел ни малейшего желания), — итак, события в Русской Америке пошли по наихудшему, катастрофическому, варианту — внезапно…

«Да уж куда как „внезапно“, — ядовито хмыкнул про себя министр. — Как, однако, удачно, что сейчас, когда начнутся поиски крайнего, мы можем выложить на стол папочку — где-то в пару пальцев толщиной — с подшивкой из „особых мнений МИДа“; благо мой Петр Андреевич об этой „внезапной катастрофе“ упреждал неустанно, гласом вопиющего в пустыне, все последние полгода, а нынешняя эта отвратная история со сданным нами „Кашалотом“ — всего лишь вишенка на торте…»

— Сама по себе «Декларация о калифорнийском суверенитете», — продолжил шеф Третьего отделения, — это еще, как выясняется, полбеды. Куда страшнее то, что ради соблюдения процедуры поименного голосования Негоциантов — ведь им, по регламенту, непременно необходим был консенсус, обеспечить который при сохранении права «вето» у Ванновского, как полноправного члена Конференции, невозможно — они гальванизировали труп легенды о тайном отречении Александра Первого…

— Бог ты мой, да кого сейчас, по прошествии почти полувека, могут взволновать те замшелые басни о Таганрогском отречении и о странствии старца Козьмы из Сибири старой в Сибирь Новую? Ну, напишет, веке эдак в двадцать первом, какой-нибудь литератор-фантаст псевдоисторический роман — допустим, «Павел Второй»…

— Даю справку, — проскрипел со своего места министр юстиции: этот вообще вступал в беседу лишь при крайней нужде, — специально для лиц, обчитавшихся революционных мыслителей; для них, возможно, станет откровением, что Российская империя зиждется на Праве: данном Самодержцем, но — Праве. И вот из этой конструкции изымается замковый камень — сам Император: ведь «Закона об отречении» у нас не существует! Следовательно, всё дальнейшее — от Манифеста о восшествии на престол его преемника до возглавления тем государственной Церкви — незаконно. И дальше — коллизия: собственно, все правовые акты повисают в воздухе… Так что да: отрекшийся втайне Император — это воистину «Машина Судного дня». Неужто им там, в Петрограде, недостало ума не разыгрывать эту карту? — это ведь почище, чем «Спалить избу, чтобы вывести тараканов»!