Америка, Россия и Я

За флагом начинался сад с ручьём и водопадом, сделанным самим хозяином. В саду за домом был накрыт стол с напитками и ходящими гостями; некоторые были уже нам знакомы: Филис с Робертом, Поли, приветствовавшие нас; но были и незнакомые.

К Яше подошёл человек, профессор психологии, или политики, в шапочке, указывавшей на то, что он религиозный еврей, и затеял разговор о судьбах еврейства в России: как? что там происходит? и почему?

Яша отвечал, рассказывая всем нам знакомые неприятности, выслушивая которые, профессор психологии Лари пригласил Яшу выступить и вступить в клуб «обрезанных братьев», — какую‑то еврейскую организацию. Яша что‑то стал бормотать о Христе, про его веру в Христа. Я по-русски заметила Яше:

— Оставь ты, ради Бога, этого Христа! Я уже и так из‑за него столько натерпелась!

Но Лари оказался проворнее меня и сказал, что его не касается, в кого Яша верит, а если он считает себя евреем, то это значит, что он еврей; и они его ждут у себя в клубе по четвергам, — и продолжал:

— Мой близкий друг соблюдает самый строгий кошер, придерживается наистрожайших еврейских правил; и мы никогда не говорим о наших разногласиях; хотя я и не разделяю его строгостей, мы большие друзья.

Поли представила нас двум людям, мужу и жене, сбежавшим чехам, тоже жившим на нашей улице. Они приехали в Америку сразу после «чехословацких событий». Он — профессор химии, а она — домашняя хозяйка.

Наш славянский брат хмуро посмотрел на нас и моментально отошёл в сторону, дав нам почувствовать, что мы причастны к оккупантам Чехословакии.

Только месяцем позже, когда к нам приехал в гости Павел Литвинов, выходивший на Лобное место, демонстрируя протест против оккупации советскими войсками Чехословакии (нашлись и среди нас красивые люди), то наш чех видоизменился по отношению к нам до неузнаваемости: всегда спрашивал, проезжая, не нужно ли помочь в починке машины, не нужно ли нам чего, предлагал, улыбался, всяческим образом нас обласкивая.

Таким образом я убедилась, как от яркого поведения одного человека падает свет на его друзей, знакомых, соотечественников.

Затем Поли захотела нас представить профессору по разведению садов, парков и их украшений, сказав, что у этого человека один из лучших садов в окрестностях, и этот сад мы должны обязательно осмотреть. Потом вдруг добавила:

— Он очень прогрессивный человек.

— Что это значит? Кто в Америке «прогрессивный»? — спросила я у Поли.

— Он незамужних женщин приглашает на party-вечеринки, — ответила Поли.

Не зная, что сказать, я просто удивилась: «Да?!»

Познакомившись с прогрессивным профессором и выразив желание осмотреть его прогрессивный сад, мы пошли посмотреть, как хозяин на жаровне–мангале жарил бифштексы и сосиски, поливая их разными соусами.

Кругом уже носился запах от жареного.

Дети и Даничка разбежались по саду, Филис пошла всех собрать, вытащив Даничку, уже перепачканного в красном соусе, с изрядным куском «хот–дога» во рту.

Филис организовала круг из всех гостей, поставив в центре Даничку. Гости, обступив его кольцом, вместе с чёрной собакой Кристи, спели ему песенку:

Happy birthday to you,
Happy birthday to you,
Happy birthday, dear Daniel,
Happy birthday to you!

Кристи оказала невероятное собачье внимание Даничке: подойдя к нему, лизнула его своим красным языком прямо в лицо, чуть не столкнув его, потому как она была такого же роста, и, слизнув с его лица соус, видно пахнувший чем‑то привлекательным, села рядом с ним.

Все осыпали Даничку подарками, и он, очумев от радости и собачьего поцелуя, заорал во всю мощь:

— Ура! Ура! Ура!

Громче нашего Данички никто не может кричать, и крик его огласил все окрестности и, отразившись эхом от горы «Париж», вернулся:

— Здравствуй, Америка!

И эхо вторило со всех холмов:

— Здравствуй, Америка!

Здравствуй, Америка!

Здравствуй! Америка! Америка!

ЗДРАВСТВУЙ!

Донской казак

В те дни, когда горы «Париж» коснулись первые прикосновения осени, раскрасив гору такой свободно–необузданной кистью и такими невиданными красками, мы познакомились с русским человеком, донским казаком, живущим по соседству.

Воспоминание моей первой американской осени в Вирджинии было иным, чем в России: там — в бабье лето белые нити, неизвестного происхождения, носятся по воздуху: по верованиям язычников, один из славянских богов покрыл всю землю паутиной, а тут — набросил на всю землю царский плащ чистой музыки, звенящей в красках осенних листьев: белые тополи, фиолетовые ясени, сахарные клёны, лоскутовые деревья, сусальное золото карликовых берёз.