Америка XXI век

Обнимаю и кусаю ее за ухо. Рядом уже стоит мама, молчит и непрерывно гладит мою руку. Обнимаю маму. Она на целую голову стала ниже меня, голову, седую как лунь. Сашка уже на кухне гремит посудой и зовет пить чай. Чай крепчайший и вкусный: с земляничным вареньем. Саша сидит напротив, проснулась:

— Знаешь, на тебя полгода назад пришла похоронка. Мол, пропал без вести. Ваши армии окружили и вообще войну вы проиграли. Нам и говорят: все, считайте — погиб. А ты вернулся! Фантастика! — Сестра в восхищении.

Пусть лучше не знает как я вернулся.

— Ой! В школу опаздываю. Я ведь на золотую медаль иду и на подготовительные курсы в университет хожу. Буду поступать на журналистику, как папа. Я сегодня рано вернусь!

— Сынок, я тебе ванну приготовила и чистое белье.

— Хорошо, мама.

Поздно спохватываюсь: мама пугается рваных шрамов на руках.

— Это только царапины.

— Как все произошло?

— Да ничего особенного, мама. Началась мясорубка и большой беспорядок. В таких случаях надо просто отползти в сторону, полежать в траве сутки и про тебя все забудут. Я полежал, встал и пошел домой.

— Пошел?

— Как видишь, дошел.

Долго лежу, дремлю в родной ванне. Никуда не хочется идти.

— Мама, у меня дела. Надо перерегистрироваться в военкомате…

Дверь открывает Юлия. Она из кухни: в переднике, с мокрыми руками, с большим кухонным ножом в свекольных подтеках.

— Андрей?!

Юлия чуть выше меня. Осторожно поднимает полные руки с красным ножом, осторожно кладет мне на плечи. Чувствую рукоятку ножа.

— Пойдем же.

На кухне она угощает меня винегретом, молчит и смотрит.

— Не думал тебя застать.

— Я безработная. Отдыхаю.

— Давай куда-нибудь сходим. В гости. К Алексу Боброву.

— Он мертв.

— К Майку Мельникову?

— В Канаде. Вы разве не встречались?

— Нет. А Заяц?

— Дома. Но к нему не надо ходить.

— Тогда в театр. Давно не слышал хорошую русскую речь.

— Пойдем. Звони, заказывай билеты.

Покупаю билеты на мхатовскую постановку «Вишневого сада». Через час Юлия выходит в длинном шерстяном платье, элегантно облегающем ее полную фигуру.

— Шикарная вещь. Купила?

— Сама связала, — гордо вскидывает тяжелую голову, оценивающе оглядывает меня, — а вот ты непрезентабелен. Поехали в магазин.

На Садовом кольце останавливаемся.

— Валюта есть?

— Ничего другого и нет.

В бутике Юлия долго и щепетильно выбирает мне рубашку, галстук, костюм, туфли. Назойливо суетятся продавщицы. Мне это порядком надоедает. Наконец едем в театр.

Ночью останавливаемся у парка. Идем гулять по темным аллеям. Юлия мягко и уютно вкладывает свою руку в мою, прижимается:

— Странные вы возвращаетесь оттуда.

— Какие же?

— Леонид меня просто напугал. А ты какой-то чужой. Как было на войне?

— Я не хочу говорить о войне. Здесь чистый воздух. Давай просто дышать.

Из кустов вылезают трое накачанных верзил, идут к нам.

— Эй, хиляк, — подходит ко мне центровой, — бабу ты себе не по кондиции выбрал. Отойди в сторонку. И не забудь карманы вывернуть.

Юлия отодвигается. Медленно поднимаю тяжелеющие ненавистью глаза.

— Витюша, он оказывается, наглый, — говорит правый.

— Он, похоже, крутой. Пальчики надо бы обломать, — вторит левый.

— А сейчас мы ему крышу сдвинем, — центровой резко дергает правую руку вперед.

Я падаю на колено, выхватываю револьвер и стреляю. Центровой визжит — между ног у него хлещет кровь. Остальные замирают.

— Хорошо, гады. Не двигайтесь! Я сначала стреляю, потом думаю. Изображайте скульптуру пятнадцать минут. Поняли? Покажите взглядом.

Уходим. Юлия отлично держится: не оборачивается и не дрожит. Останавливаю машину у ночного шопа. Покупаю литр водки и копченых куриц. Везу Юлию на Ленинградский проспект.

Поднимаемся на 12 этаж в квартиру Эйзенхауэра. Здесь опрятно и чисто, только все покрывает неощутимая годовая пыль. Юлия сразу идет в душ. Я сервирую низенький стеклянный столик, включаю телевизор, нахожу ночной кабельный канал. В ожидании Юлии выпиваю сто грамм. Она выходит распаренная и теплая.

— Юленька, водочки выпьешь?

— Что ж не выпить, выпью, — рассудительно говорит она и берет полный стакан.

— За будущее.

Чокаемся. Юлия залпом выпивает, отламывает крылышко. Я придвигаюсь, обхватываю ее стан:

— Юля, я очень устал.

— Ты постарел, Андрюша.

— Давай выпьем еще.

Мы опрокидываем в себя по стакану водки и я спускаю тормоза. Нахожу губами ее мягкие нежные губы, кончиком языка — ее влажный язык. Руки сами лихорадочно пытаются проникнуть под шерсть. Юлия отваливается, встает, стаскивает через голову платье. Встряхивает головой. Волосы тяжелыми волнами скатываются до щиколоток. Она прекрасна и величественна как Мать богов. Смотрит на меня сверху вниз:

— Андрей… у тебя там, за океаном, были женщины?

— Юленька, какие женщины на этой гнусной войне! — тороплюсь я.

— Раздевайся, сейчас белье постельное поищу…

Утром я просыпаюсь первым, долго смываю в душе водочный синдром. Возвращаюсь. Юлия спит, широко раскинув толстые ноги. Сажусь в кресло и подчистую с костями съедаю курицу. Юлия просыпается сжимается под одеялом, смотрит как я ем.

— Отвернись, я оденусь.

Выхожу на балкон.

— Отвези меня домой.

У себя дома она поит меня чаем. Читаю в ее глазах не высказанный вопрос.