Американа

Объективности ради надо сказать, что пьют на Брайтоне меньше, чем в былые годы. Когда мы приехали сюда» вдоль океана стояли полупустые дома, а знаменитый ныне «бордволк»[19] был знаменит совсем не гастрономом «Москва», фламандскими телами наших женщин и шашлыками — тогда на бордволке хозяйничали темно-коричневые хулиганы. Редким эмигрантам в ту пору ничего не оставалось, как принимать самостоятельно кварту водки «Гордон» и выходить на местную шпану с одной только русско-еврейской отвагой: автоматы «узи» получили распространение среди третьей волны несколько позже.

Сейчас процветающий Брайтон успокоился. Сражения происходят только на почве большого бизнеса с применением ручных гранат и артиллерии, что требует трезвого расчета, а не пьяной удали. Да и американская коктейльная зараза проникает в здоровый эмигрантский организм. Мы с горечью замечаем все больше соотечественников, заказывающих в ресторанах «Отвертку» или «Кровавый Мейер». Пьют на Брайтоне меньше, зато едят по-прежнему. Сюда редко-редко — как птица до середины Днепра — долетает худой призрак диеты. И это правильно, потому что стиль Брайтона — поэзия. Каждый продуктовый магазин — поэма экстаза. И вы чувствуете, как воспаряет ваша иссушенная избыточно богатой Америкой душа, когда вы произносите заказ: «Полтора паунда поросятины, сыр российский нарезать, тараньки шесть штучек помягче, икры полпаунда, если несоленая, конфеты «Белочку на севере а ну-ка отними!», валидол советский в таблетках свежий». Только зазнавшиеся от похудания люди — а чем, собственно, гордиться? — брезгливо морщатся при виде чесночной колбасы бобруйского разлива. Можно подумать, что вместе с туловищем утончается дух и наряду с отварным шпинатом без соли они поглощают одни сонеты. На самом деле только полноценный человек подготовлен к восприятию духовной продукции человечества. Вспомним обжору Рабле, кулинара Россини, знатока вин Мандельштама, гурмана Булгакова. Даже тощий унылый Гоголь тайком мечтал о еде: «А в обкладку к осетру подпусти свеклу звездочкой, да снеточков, да груздочков, да там, знаешь, репушки, да морковки, да бобков, там чего-нибудь этакого, знаешь, того-растого, чтобы гарниру, гарниру всякого побольше».

Еда и литература идут по жизни рука об руку. И совершенно ясно, что утрата интереса к одной из этих сфер немедленно влечет ущербность в другой. Человек малограмотный не может быть гурманом. Равнодушный к еде чужд литературе. Может, кто-то сочтет такое наше заявление излишне определенным. Но мы стоим на своем твердо: за нами — века авторитетов. Уж на что Чехов был врач, но и тот писал отнюдь не о диете, а о еде. И как писал! Рассказ «Сирена» мы бы предложили читать в пыточных камерах: муки невыносимы, если после чтения не броситься тут же на кухню.

Поэтому нет ничего удивительного, что жовиальный, обжористый Брайтон-Бич читает больше, чем пресный Квинс или наш худосочный Вашингтон Хайтс. Мы уж не говорим о потерянных для культурного человечества городишках Лонг-Айленда и Нью-Джерси с высоким доходом и низким самосознанием. Брайтон читает много. Что читает — это, конечно, вопрос. Но на самом деле это вопрос второстепенный. При той катастрофе, которая происходит в эмиграции с русским языком, важно, что кто-то что-то читает вообще. Неплохо бы Достоевского, а не Эфраима Севелу, но мы не максималисты.

Брайтон если и ест, то ест с книжкой. Во всяком случае, магазин «Черное море» — единственный настоящий книжный магазин третьей волны, с роскошной неоновой вывеской на сомнительном русском языке: «Магазин книг».

«Черное море» разместилось на углу двух главных авеню района — Брайтон-Бич и Кони-Айленд. Если учесть, что там же находится кинотеатр «Ошеана», где время от времени идут русские фильмы, — налицо оазис культуры. Магазин книг, кинотеатр фильмов, напротив — банк денег, за углом — ресторан еды, неподалеку — пляж моря…

О ЯРЛЫКЕ «MADE IN USA»

Два абсолютно неравнозначных события. Первое — катастрофа космического корабля «Челленджер», о которой известно всем. Второе — покупка одним из нас книжных полок, о чем известно только непосредственным участникам сделки.

Космическая трагедия больно ударила по всей нации. В ней увидели унижение Америки, которая находится на вершине благополучия. Авария как бы поставила под сомнение природу этого благополучия. Потрясенные американцы на следующий же день сравнивали свои чувства с теми, что они испытали после убийства Джона Кеннеди.

При всей преувеличенности этой аффектации характерно, что Америка увидела в гибели космонавтов что- то символическое.

Этому, правда, помогла и сама идея полета, задуманного как торжественная демонстрация преимуществ демократии и свободы.

Провал этой красивой акции не только поверг страну в горе, но и заставил ее задуматься о причинах катастрофы. О самых внешних, доступных только экспертам, деталях и о более общих предпосылках, затрагивающих профессиональные и социальные вопросы.

Короче, гибель ракеты стала грозным диссонансом в упоении экономическими и политическими успехами рейгановской Америки.