Американа

Тогдашний Брайтон был еще робким и малопрестижным. Единственный русский магазин, как сельпо, торговал всем сразу — воблой, икрой, матрешками. Первый русский ресторан был невзрачен, как вокзальный кафетерий. Вчерашний борщ, тусклые обои, по залу бегают хозяйские дети. По знаменитой ныне Брай- тон-Бич-авеню передвигались стайки эмигрантов — 276

от магазина «Березка» до кинотеатра «Ошеана». Униформа у всех была одна, как в армии неизвестно какой державы. Зимой — вывезенные из России пыжики и пошитые здесь дубленки. Летом — санаторные пижамы и тенниски. Между сезонами царили кожаные изделия. Даже непонятно, из каких таких лесов мы привезли с собой истерическую любовь к охотничьей одежде.

Брайтон еще только создавался, еще только начинал свою войну за независимость. В Россию только отправлялись первые конверты со снимками: наши эмигранты на фоне чужих роскошных машин. Правда, уже тогда появился предприимчивый фотограф, который предлагал клиентам композицию с участием фанерных героев из мультфильма «Ну, погоди!». Он раньше всех понял, что Микки-Маус так и не станет нашим героем.

Теперь Брайтон стал феноменом. Он стал пикантной изюминкой этнического Нью-Йорка. Брайтонские сцены постоянно мелькают на экранах телевизоров. С ним даже считаются, как с неким посольским кварталом могучей российской державы. Сюда уже возят туристов. И скоро он появится в гордом путеводителе «Мишелин», где займет свое законное место между Гарлемом и Чайнатауном. Брайтон-Бич выиграл войну за независимость так же триумфально, как это сделали за два столетия до него Соединенные Штаты Америки. Он освободился от метрополии-России и построил собственное общество таким, каким хотел. Победоносная война принесла свои плоды: Брайтон преобразился.

Как-то мы сидели в ресторане, а за нашими спинами текла обычная брайтонская беседа. «Марик делает бабки, и Додик делает бабки», — степенно говорил мужской голос. «А Зяма, Зяма делает бабки?» — встревоженно спрашивал женский.

Мы повернулись и обомлели. За столом сидел мужчина в распахнутой до пупа рубахе. На шее — цепь толщиной в палец, на руках — браслеты с шипами. И спутница его соответствовала — зелено-розовые пряди, жилетка с надписью «Мир — дерьмо», в ухе — амбарный замок.

Да, Брайтон изменился. Томятся в нафталине пошитые на вырост дубленки. Отчаянной диетой смиряют непокорную плоть брайтонские девушки. Даже очереди в русское кино поредели — благодаря видеомагнитофонам кино теперь у каждого свое. Никто уже не кривится при словах «Брайтон-Бич». Напротив, поселиться здесь — сложная и дорогостоящая задача. Теперь всем ясно, что третья волна сумела создать свою столицу, для которой вся остальная Америка — провинция.

Разгадка брайтонского феномена в том, что тут делается все по-своему. Здесь не ждут милости от природы, а по-мичурински переделывают окружающую среду на свой лад. Брайтон не устраивала та Америка, которую он открыл, и он создал себе другую.

Поразительно, как мало американского в здешней жизни. Любая мелочь брайтонского обихода отличается от той, которой пользуются американцы. В грандиозном гастрономе «Интернэшнл фуд» продается свой вариант любого продукта. Ладно бы там черный хлеб, кефир, чесночная колбаса. Но ведь абсолютно все — сок, ванилин, сухари, валидол, пиво. Брайтон ни в чем не признает американского прейскуранта. Потому здесь, и только здесь, можно купить узбекские ковры, долгополые корсеты, чугунные мясорубки, бязевые носки, нитки мулине и даже зубную пасту «Зорька».

Индустрия развлечений здесь тоже своя — свои звезды, свой юмор, свой язык, даже своя пресса. Брайтон вынудил с собой считаться. Это он заказывает музыку остальной эмиграции. И она звучит. Еще как!

Когда на Брайтоне открывают ресторан, а происходит это неправдоподобно часто, название ему подбирают всегда имперское: «Метрополь», «Европейский», «Столичный». Тут нет ничего от зависти к бывшей родине. Ничего подобного. Это здесь, в Бруклине, настоящий «Метрополь». А там, в Москве, — жалкая копия. Брайтон не опускается до воспоминаний, он их сам творит. И ему ничего ни от кого не нужно — ни от России, ни от Америки.

Именно поэтому он беспредельно агрессивен. Именно поэтому он сумел создать особый стиль жизни, который откладывает отпечаток на любом местном жителе. Одни им гордятся, другие его стесняются, но он — неизбежная часть брайтонской ментальности.

Главная черта этого стиля — изобилие. Денег, тела, слов. Коренной брайтонец занимает полтора сиденья в метро. И даже не потому, что он толстый. Нет, просто он — хозяин жизни. Гаргантюа от эмиграции.