Американа

Есть в мире такие предметы, которые, выполняя самые прозаические, утилитарные функции, в то же время содержат в себе некую тайну. Ну, например, компас. Нет ему равных в упорстве и постоянстве. В верности компасной стрелки северу скрывается бездна поэтических добродетелей—вот у кого бы учиться ветреной молодежи. Причем сила, управляющая компасом, так же невидима и так же могущественна, как любовь или ревность.

К таким же странным вещам относятся и часы. Каждый умеет ими пользоваться. Во всяком случае, до тех пор, пока не начнет задумываться о природе времени. Но уж если дело доходит до этого, то нас не может не потрясти незатейливое механическое устройство, которому подчиняется такая таинственная и серьезная штука, как Время.

Календарь — отдаленный родственник часов — тоже не так прост. Вот он висит на стене и даже не тикает, но попробуй не подчиниться его диктату: сразу схватишь воспаление легких.

Правда, вблизи экватора календарь не такая уж важная шишка, но в наших умеренных широтах без него не обойтись. Впрочем, подчинение календарному распорядку, как и любому разумному закону, скорее приятная необходимость, чем тяжелая обязанность. Можно, конечно, и в декабре щеголять флоридским загаром, но мудрость, приобретаемая с возрастом, советует не перечить временам года. Как сказал по этому поводу Гиляровский, «кто ж станет есть белорыбицу с мартовским огурчиком в августе».

Во всяком случае, американский календарь располагает к послушанию. Он усугубляет сезонность нашей жизни пристрастием к праздникам. Даже если погода пытается вас обмануть, витрины магазинов не дадут забыться. Стоит только взглянуть на бесчисленных монстров, строящих гримасы прохожим, как любой догадается: праздник чертовщины Халловин²², пришла осень.

Американскую осень можно определить как отрезок времени, с одной стороны ограниченный невнятным Днем труда (где вы, первомайские флаги?), а с другой — жирными индюшками, которых приносят в жертву на День благодарения.

Именно в это время года американцев охватывает поэтическое настроение. В России для этого существовала весна. Что бы там ни сочинял Пушкин, общегосударственный энтузиазм вызывала пора, когда «звенят ручьи, поют грачи, и даже пень в весенний день березкой стройной быть мечтает».

Видимо, есть в весне что-то революционное— ледоход, например. Так или иначе, советских поэтов-песенников вдохновение посещает обычно где-то в апреле.

Но американцы, народ в целом консервативный (не зря их конституция — самая старая из ныне действующих) и ко всем, кроме своей, революциям относящийся с подозрением, предпочитают весне осень.

Скажем красиво: с первым дуновением холодного Борея энергичные янки впадают в лирическое томление, готовясь к встрече с Прекрасным.

Дело это серьезное и, как все в Америке, весьма прибыльное. Ежедневно метеорологи ведут наблюдение за ходом листопада. По телевизору сообщают сводки с фронта: «В Массачусетсе кленовые листья достигли максимально красного цвета, в Вермонте березовые рощи уже прошли пик желтизны, нью-хэмпширские буки осыпаются, но дубовые листья как раз созрели».

По специальному телефону туристам дают точные указания, где и когда листопад наиболее живописен. Ботаники проводят экскурсии. Микологи объявляют «грибной марафон»—состязание в сборе, опознании и приготовлении грибов. Все готово к тому, чтобы созерцать осень можно было с максимальным комфортом и эффективностью.

Всем известно, что любоваться опадающей листвой следует именно в Новой Англии. Из-за каких-то особенных почв на северо-востоке страны сконцентрированы самые живописные осенние пейзажи. Поэтому сюда валом валят туристы из всех стран мира. Только в один Нью-Хэмпшир наслаждаться «пиром красок» вместе с нами приехал миллион человек. Как мы выяснили из местных газет, в эту международную, поэтически настроенную армию затесались и наши соотечественники из Ленинграда. Так что зря эмигранты думают, что советские друзья и родственники («горбачевские мстители», по местной терминологии) едут в Америку исключительно из меркантильных соображений.

Надо сказать, что неведомые нам ленинградцы, сравнивая нью-хэмпширскую осень с родной, северной, могут прийти к тем же выводам, к которым уже пришли советские публицисты: в Америке все богаче. Это относится и к осени.

Российская гамма — спокойно-золотистая, меланхолическая, а в нью-хэмпширских Белых горах, которые так называются вопреки очевидности, лес окрашен с варварской роскошью. Но как-то у нее, природы, так получается, что какие бы дикие сочетания она ни придумывала, все ей идет, из всего выходит гармония. Правда, гармония чужая—скорее Ван Гог, чем Левитан. Никакого покоя, напротив—истерическая напряженность дикой, неочеловеченной природы. Сразу видно, что эти горы выращивали не покорного мужика в онучах, а буйного индейца в орлиных перьях.