Американа

Сухой закон начисто стер с лица Америки такую отраву, как пиво, зато породил широко разветвленную систему самогоноварения и организованной преступности.

Потом была великая депрессия и война, когда всем было не до пива. А там появилось кое-что пострашнее — телевидение.

Специалисты считают, что десятилетие между 1952 и 1962 годом американцы провели у домашнего экрана. Отрывались они только в случае землетрясения. Позакрывались кинотеатры, театры, кегельбаны, публичные дома и бары. Американец 50-х годов пил пиво, не отходя от телевизора.

Пиво теперь покупали не его потребители — мужчины, а их жены, которым было все равно, лишь бы мужа не тянуло на сторону от голубого экрана. Естественно, что женщины покупали пиво не хорошее, а то, о котором они что-нибудь слышали. Слышать же о пиве они могли только по телевизору.

Индустриальные магнаты сразу сориентировались в происходящем и стали тратить на рекламу больше, а пиво становилось хуже. За десять лет напряженных усилий Америке удалось уничтожить все следы пивных традиций. Нынешнее поколение американцев живет с сознанием, что пиво отличается от кока-колы только тем, что его не продают малолетним.

Эта поучительная история показывает, к чему может привести стремление к общему благу.

Иногда кажется, что только шкурный эгоизм и циничное равнодушие способны противостоять разрушительной поступи добра.

О БАГДАДЕ-HA-ПОДЗЕМ KE

Один человек сказал: «Нацию создают те, кто пишет ее историю», то есть не те, кто нацию строит, а те, кто описывает строительство.

Если эту красивую фразу слегка переделать, то можно сказать, что города создают поэты. Или — писатели. Или даже сатирики. Петербург придумали Пушкин, Достоевский, Блок. Касриловку сочинил Шо-лом-Алейхем. К созданию Москвы приложил руку Булгаков. Ну а если городу не повезло и на него не нашлось поэта, то тут уж ничего не поделаешь. Так и останется он пустым географическим понятием.

Америка в этом смысле особенно ущербна. То ли поэтов в ней было мало, то ли городов, но на литературной карте — пустыня почище Сахары. Об этом было известно еще в начале века, когда писатель Фрэнк Норрис презрительно отмел львиную долю американской географии: «Ну можно ли представить себе роман о Чикаго, или о Буффало, или, скажем, о Нэш-виле, штат Теннесси? В Соединенных Штатах всего три города, достойных этой чести: прежде всего, конечно, Нью-Йорк, затем Новый Орлеан и лучший из всех — Сан-Франциско».

С тех пор если что и изменилось, то только в худшую сторону. Сан-Франциско был уничтожен землетрясением, а то, что отстроено, честно говоря, не так уж отличается от~ Нэшвила, штат Теннесси.

Но вот Нью-Йорк — это дело другое. И не только потому, что мы здесь живем. Наше знакомство началось куда раньше. Ведь у Нью-Йорка был свой поэт — О. Генри. И мы знали его Нью-Йорк еще тогда, когда он был только жирной точкой на карте.

Что ж странного, если, поселившись здесь, мы не открывали для себя город, а вспоминали его. Как вспоминали Лондон по Диккенсу, Париж по «Трем мушкетерам», Рим по Феллини.

О. Генри умер давно, а город его живет. Он совершенно не изменился. Уже тогда была подземка, небоскреб «Утюг», даже знаменитые пожарные лестницы, которые превратились в неприглядный символ Нью-Йорка. («Пожарные лестницы давали приют влюбленным парочкам, которые раздували начинающийся пожар, вместо того чтобы потушить его в самом начале»,— писал О. Генри, сочетая в одной фразе ныо-йоркские реалии с пошлостью старинной сентиментальности.)

Когда к нам в Нью-Йорк приезжают гости, мы не знаем, что им показывать. В этом городе можно жить, но сюда незачем приезжать. На чужой взгляд, он уродлив и бессмыслен. Для того чтобы почувствовать Нью-Йорк своим, надо его обживать квартал за кварталом. Тут выпить пинту на ступеньках баптистской церквушки, здесь пройтись на закате, там поглазеть на скандал. Полюбить можно только что-то хорошо знакомое. Причем полюбить не за что-то, а просто потому, что знакомое, свое. Ведь и родные города мы любили не за дворцы и парки, а за воспоминания.

Помнится, однажды мы ехали в такси с ленинградцем по одному из самых мрачных районов Квинса. Когда машина затормозила около щели между заводом и унылым складским помещением, ленинградец

высунулся из окна и радостно закричал: «Видали, совсем как у нас в Питере». Что ж, ему лучше знать, на что похож город, который ассоциируется у приезжих только с Растрелли.

В Нью-Йорке тоже есть загадочная суть, незабываемая, как проходные дворы и коммунальные квартиры. Не небоскребы же делают город своим и не биржа. Чтобы понять Нью-Йорк, нужно опуститься пониже — в преисподнюю. Не зря О. Генри назвал этот город «Багдад-на-подземке». Уже тогда он понимал, какую провиденциальную роль играет наш знаменитый саб-вей.

Мало есть, наверное, в мире городов, которые под землей выглядели бы так же, как на поверхности. Скажем, если бы турист судил о Москве только по ее метрополитену, то он бы решил, что столица вся состоит из одной Грановитой палаты.