Американа

Фестиваль проходил под девизом «Три дня мира и музыки». Но главным, ключевым словом было другое— свобода. Не зря, когда Ричи Хейвенс исполнил на бис пять вещей и не знал, что же петь еще,— он начал импровизировать, варьируя на все лады одноединственное слово «Freedom».

Какая свобода? Тогда этого вопроса просто не поняли бы. Какая? Любая! Любви, протеста, слова, поведения... Вот этой любой свободы, похоже, и стесняются сейчас постаревшие вудстокцы.

Свобода любви. В газетах появились издевательские карикатуры: бородатый хиппи в 69-м с плакатом «Любовь», он же в 89-м с плакатом «СПИД». Тогда они голыми огромной толпой купались в пруду фермера Филиппики, а фильм «Вудсток» запечатлел обнаженных юношу и девушку, занимающихся любовью средь бела дня в муравах (та же люцерна, вероятно) — без тени стеснения, на виду у всех любопытных. Но вот убийственный эпилог к этому смело-лирическому эпизоду. Юноша, повзрослевший, подал в суд на авторов фильма, которые зафиксировали его в половом акте с женщиной и тем нанесли непоправимый вред бизнесу: он модный парикмахер, а поскольку известно, что лучшие парикмахеры — гомосексуалисты, к нему перестали ходить. Не может же он каждому потенциальному клиенту объяснять, что давно покончил с проклятым гетеросексуальным прошлым.

Свобода протеста. В юбилейные дни по телевидению выступали деятели Вудстока, и стало ясно, что практически все они оставили свои радикальные убеждения. Даже неистовая общественница Джоан Баэз занимается нейтральными вопросами, вроде охраны кашалотов. А одна из телесобеседниц и соратниц Ричи Хейвенса, автора гимна о свободе, потупившись, призналась, что в 80-м и 84-м голосовала за Рейгана. За того самого Рональда Рейгана, во времена Вудстока губернатора Калифорнии, над которым не уставали измываться шестидесятники. Ричи Хейвенс только кивнул с пониманием. Зато, должно быть, перевернулся в гробу Джимми Хендрикс, который тогда, в августе 69-го, выдал свое легендарное исполнение государственного гимна США в великолепно-кощунственном переложении для болезненных, искаженных аккордов гитары,— Хендрикс остался бы в истории рока, даже если б не сочинил больше ничего.

Свобода поведения. Пожалуй, то, чем больше всего дорожил «народ Вудстока». Проявлялось это заметнее всего в одежде и прическе, а самым эпатирующим образом — в марихуане, кокаине, ЛСД и других радостях духа. Над воплощенным здоровьем — зелеными фермерскими полями и коричневыми фермерскими коровами — плыли синие облака наркотических миазмов растленных горожан. «Скорые помощи» увезли четыреста человек с диагнозом overdose (перебравших). Джойнты передавались в открытую, как трубки мира. Но эта беспримерная раскованность обернулась кошмаром уже в следующем, 70-м году, когда один за другим умерли от наркотиков Джимми Хендрикс, Джей-нис Джоплин, Эл Уилсон, а позже — и другие герои Вудстока, в их числе — Пол Баттерфилд, сочинивший вудстокский «Марш любви».

Вот все это и смущает ветеранов поколения Вудстока. Как вызывает смешанные чувства любой молодой порыв, который вспоминается и с умилением, и со стыдом, и с восторгом, и с сожалением. Мы видели кое-кого из «поколения Вудстока», приехав в юбилейные дни на поле уже покойного Макса Ясгура.

Как и двадцать лет назад, шел дождь, и вудстокцы смотрели на Вудсток, не вылезая из машин. Тогда они добирались сюда на разбитых «фольксвагенах» и древних «бьюиках» 50-х годов, сейчас — на «Ягуарах», «мерседесах», «вольво». Продавцы сувениров протягивали им значки, кружки, майки со знаменитой эмблемой фестиваля: голубь на гитарном грифе. Если приглядеться, видно, что на многих товарах символ Вудстока преображен фантазией какого-то томимого саркастической ностальгией художника: голубь на гитаре—лысый и в очках.

О ЮЖАНАХ И ЮГЕ

Нас давно уже мучило подозрение, что мы открыли Америку не с того конца. Пароксизм удивления, испытанный в первый же нью-йоркский день, на многие годы заслонил всю остальную страну. Контрасты, сконцентрированные в этом великом городе, мешают освоиться в нормальной американской жизни, заменяя ее выигрышным суррогатом: Америкой космополитичной, разноликой, многоязыкой, веселой, бурной, сверхсовременной, но — не настоящей.

Для эмигрантов вполне естественно принять иллюзию за реальность — поверить, что «плавильный котел» и есть та страна, куда мы ехали. Но, плавая на поверхности этого хрестоматийного котла, мы все время имеем дело лишь с пеной, взвесью, летучими эфирными маслами, которым именно легковесность и не дает опуститься на дно.

Так и в самом деле легко перепутать американское гражданство с национальностью. А вследствие этого заблуждения поверить, что никакой Америки нет, что Америка — это мы сами, что совокупность отрицаний дает в сумме тот плюс, который мы зовем загадочным словом «американец», не вкладывая в это имя общности языка, происхождения, культуры, то есть всего того, что делает человека там, в Старом Свете, кем-то—русским, французом, китайцем.