Американец

Палмер свернул на обочину и остановился. Южная и западная стороны небосклона были все еще залиты ярким солнечным светом, но на холмы уже пала тень — вершины гор не пропускали туда солнечные лучи. Сидя в полной тишине, он, хоть и краем глаза, но отчетливо видел, что девочка тоже внимательно наблюдает за мамой.

— Послушай, — начал он. — Я должен…

— Ты должен! — неожиданно громко воскликнула она. — Всегда и везде должен! Тебе нельзя верить. Снаружи ты кажешься уверенным и спокойным. Добрым, иногда даже мягким. Но ты не такой. Совсем не такой! Ты слишком привык к власти, к возможностям, которые она открывает. Когда ты должен что-нибудь сделать, ты должен! Должен, и все тут! Нет, любить такого человека я не могу, понимаешь, просто не могу!

— Ну, ты же не думаешь, что это я приказал убить этих двух? Или думаешь? — спросил он, тыкая большим пальцем назад в сторону глубокого каньона, где только что разбился «мустанг».

— Правду о тебе, о твоей истинной сути мне подсказывает отнюдь не больное воображение, Вудс. — Она отвернулась от него, уставилась прямо перед собой. — Это вывод, который сделали мои собственные глаза… Послушай. У меня не было выбора. Я была вынуждена сделать то, что сделала по отношению к тебе. И я никогда сама себе не прощу этого. Что бы ты мне ни говорил об этом, о том, что ты чувствуешь или не чувствуешь в этой связи. Мое наказание — это мое наказание и ничье больше. Поверь, оно всегда будет со мной. Но то, как ты собираешься поступить со мной, намного хуже того, что я заслуживаю.

— Да, но я не собираюсь делать ничего, что…

— Ссылка, перспектива никогда больше тебя не видеть — и без того достаточно суровое наказание, а сейчас ты хочешь вовлечь меня в свои сети жестокости и насилия. И моего ребенка тоже. Ведь все, что ты должен делать, неизбежно заканчивается насилием. Нет, ты не стрелял в ту белую машину. Но они стреляли в Фореллена только потому, что думали, в ней сидишь ты. Ведь он вел твою машину!

— А может, потому, что ты совершенно случайно чуть не вышибла из него мозги каблуком своей абсолютно мирной туфли.

Она кивнула.

— Моя вина мне известна лучше других, и, поверь, я совершенно не собираюсь от нее отказываться. А вот ты… ты никогда не готов признать свою. Ни за что и никогда! За что бы эти люди тебя не преследовали, они уже мертвы. А сколько еще тех, кто из-за тебя тоже умер не своей, а насильственной смертью?

У Палмера неприятно засосало под ложечкой.

— Ты все время говоришь об ответственности. Да, все плохое, что случилось в последнее время, произошло только потому, что я согласился выполнить для Фонда некую миссию. Что ж, я готов признать это. Ну и что дальше? Что еще прикажешь мне со всем этим делать? Что?

Она пожала плечами.

— Высади нас, пожалуйста, в Витторио Венето. И больше ничего.

— И возвращаться домой?

— Да, к Джинни.

— С этим все покончено.

Какое-то время Элеонора молча сидела. Затем спросила:

— По чьей инициативе? Твоей?

— Естественно.

— Извини.

— А что еще мне оставалось делать?

Снова немного помолчав, она сказала:

— Пожалуйста, давай поедем. Мне надо доставить ребенка в Азоло до наступления темноты.

В Витторио Венето они остановились на старой центральной площади. Палмер молча осмотрелся вокруг: небольшие приятные домики, разрисованные фресками эпохи Ренессанса, ярко-синее небо, хотя солнечные лучи уже не пробивались на тенистые улицы города.

— Ладно, я сам довезу вас до Азоло, — вздохнув, сказал он.

У него почему-то появилось тоскливое ощущение дежавю. То же самое он предложил Вирджинии в свой последний вечер в Нью-Йорке… Палмер взял у Элеоноры карты, развернул и просмотрел предстоящий маршрут. Затем, поскольку от Элеоноры не последовало никаких возражений, поехал сначала на юг по Пятьдесят первой автостраде, а потом по Тринадцатой, которая вела прямо в Азоло.

— Надеюсь, ты останешься с нами поужинать? — внезапно послышался голосок маленькой Тани, когда они уже подъезжали к пригороду Азоло.

Вудс бросил взгляд на ее маму.

— Вообще-то мне бы хотелось не только поужинать с вами, — тихо произнес он.

— А чего еще? — поинтересовалась девочка.

Они свернули направо и через несколько минут уже, сбавив скорость, медленно ехали по узким улочкам, над которыми нависали многочисленные аркады. Местные жители возвращались с работы, заходили в магазины, делали покупки, останавливались, делились друг с другом новостями и, казалось, совершенно не обращали внимания ни на высоченного американца, ни на красавицу Элеонору, ни на ее маленькую дочь.

— А чего еще? — не отставала Таня.

— Ну… — невнятно пробормотал Вудс. — Много чего.

— Он хочет стать твоим отчимом, — ответила за него Элеонора. — Но я никогда не выйду за него замуж. Так что давайте лучше забудем об этом.

— Но у меня уже есть отец, — обиженно произнесла Таня.

Палмер покачал головой, подъехал к дороге, ведущей из города, и припарковался рядом с полуразрушенной виллой.

— Послушай, Элеонора, возможно, ты захочешь поскорее забыть обо всем этом, но есть еще кое-что, о чем я должен рассказать.

— Извини, но я ничего не желаю об этом слышать.