Американец

— Так или иначе, но нашему одинокому бандиту все-таки удалось ускользнуть. Да, тебе дважды в день звонили из Нью-Йорка. Я переговорил с одним из ветеранов по имени Гарри Элдер. Он сообщил, что два члена твоего Совета подали в отставку: один какой-то парень по имени Кинч, а второй — наш старый армейский приятель Эдди Хейген. — Джек заметил, как глаза Палмера заметно расширились. — Что, становится чуть поинтересней, разве нет?

— Нет.

— Гарри сказал, что ему был звонок из прокуратуры, после чего он тут же отложил слияние. На неопределенный срок. И организовал утечку об этом в прессу. Именно тогда-то наш Хейген и подал в отставку… Эй, сестра! Сестра! — закричал вдруг Рафферти.

Молоденькая монашка в голубом медицинском халате сунула голову в дверь.

— Si, prego? [105]

— По-моему, он умер, сестра.

Она подскочила к кровати, торопливо пощупала пульс на правой руке… Палмер медленно покачал головой.

— Loco, [106]— слабым голосом произнес он, указывая на полковника и слегка постукивая себя по виску.

Монахиня, нахмурившись, бросила на Рафферти сердитый взгляд и вышла из палаты.

— Где Элеонора? — упрямо повторил Палмер.

— В Трире. Вчера были похороны родителей.

Они замолчали. Палмер, закрыв глаза, пытался представить себе, что и как происходило в Трире: Элеонора, цветы, маленькая девочка, могила… Присутствовали ли там другие родственники? Вряд ли. Теперь она осталась совсем одна. И приложил к этому руку не кто иной, как именно он.

— Джек, не молчи, поговори со мной, — попросил он Рафферти. — Я не хочу лежать здесь и думать, думать, думать!

Полковник откинулся на спинку кресла.

— А говорить-то, собственно, больше не о чем. Врачи считают, что уже через неделю ты начнешь ходить на костылях. А где-то недельки через три-четыре прощай гипс. Хотя первые несколько месяцев жить тебе придется в, так сказать, щадящем режиме. У тебя ведь вместо ноги было одно сплошное месиво. Им надо будет убедиться, что все срослось как надо…

— Слушай, смени тему.

— Ладно. Так вот, французский «Мелтс» вышел на третье место.

— Нет, давай о чем-нибудь другом.

— Мне надо было бы вернуться во Франкфурт еще три дня тому назад. Строго говоря, я сейчас в самовольной отлучке, за которую меня могут…

— Джек, это тоже неинтересно.

Рафферти тяжело вздохнул.

— Ну и какие слова прикажешь мне найти, от которых у тебя не подскочило бы давление? Вообще-то, честно говоря, отставка Эдди Хейгена меня не очень-то и удивила. По-моему, вся эта история с «мустангом» до смерти его напугала. Плюс звонок из прокуратуры, ну и все такое прочее. Наш Эдди самый обычный гаденыш, которого хлебом не корми, только дай нагадить другим. Просто раскрашенный петух. Пышный хвост и никакого полета. Самый обычный и, скорее всего, мало кому нужный генерал в отставке.

Дождавшись, когда Палмер согласно кивнул, полковник неторопливо продолжил:

— Теперь мафия, думаю, вряд ли захочет натравить на тебя других солдат. Фореллен сделал для них работу куда лучше, чем кто-либо иной. Ведь все, что им требовалось, это держать тебя подальше от швейцарцев. А зачем? Намек ты, наверняка, понял, выводы сделал… Эй, ты еще здесь?

— Да.

— Кстати, с уходом Эдди из твоего Совета они, похоже, ничего особо ценного не потеряли. Он очень давно на них работал, вымотался, естественно, начали пошаливать нервишки…

Палмер внезапно открыл глаза.

— Ты имеешь в виду, там имеет место заговор? Откровенно и на полном серьезе?

Рафферти встал и подошел к окну, бросил взгляд на улицу. Из голубого небо неотвратимо превращалось в темно-фиолетовое.

— Да, что-то там, черт побери, происходит, никаких сомнений. — Сейчас он говорил не столько с Вудсом, сколько с самим собой. — Я всеми своими клеточками чувствую это! Слишком уж многих бандитам удалось подмять под себя за последние годы. И сейчас они лихорадочно подбираются к респектабельному бизнесу. Им до смерти нужна солидная деловая репутация, без которой их положение становится очень и очень уязвимым. Вот почему они не остановятся ни перед чем… Послушай, Вуди, как тебе, наверное, известно, через несколько месяцев я ухожу из разведки, но не стоит забывать, что я провел в ней всю свою сознательную жизнь. И одно из самых важных, что мы выносим оттуда, это умение доверять своей интуиции, своему, так сказать, «внутреннему голосу».

— Ну и?

Он снова повернулся лицом к кровати.

— Я, конечно, могу провести остаток своей жизни, либо занимаясь громкими разоблачениями и доставляя всем серьезную головную боль, в результате чего меня наверняка ждет что-то вроде бочки с цементом, либо могу якобы забыть обо всем этом и до конца своих дней изображать из себя доброго дедушку-профессора где-нибудь в миленьком провинциальном колледже: «Любит поговорить. До и после семинаров не без удовольствия окучивает легкомысленных студенток».