Американец

Он бросил взгляд в иллюминатор, как бы прощаясь с падающим вниз Парижем. Затем самолет на какое-то время выровнялся и снова продолжил подъем через мрачные свинцовые облака. Что ж, может, они не дойдут до Парижа. Он ведь обещал привезти с собой солнце. Наверное, надо было бы быть с Добером чуть потеплее. Похоже, молодой человек вполне заслужил это. Даже не пытался лезть в его личные дела, не интересовался загадочным отсутствием в рабочее время. Особенно в условиях спецкомандировки. А это многого, ох, многого стоит!

— Мсье, вам кофе? — донесся до него мелодичный голос стюардессы.

— Nein, danke.

— Sie, Fraeulein?

— Ja, mit Milch, bitte. [38]

Палмер закрыл глаза. Теперь они в маленькой лодочке, качающейся в волнах посреди океана. Чья-то невидимая, но могучая рука тащит их все дальше и дальше. А вокруг брызги, брызги… Затем яркая вспышка молнии, раскаты грома…

— Nach Dachgarten… [39]

Механический голос стюардессы, на трех языках объявившей по интеркому о посадке во Франкфуртском международном аэропорту, разбудил его. Он неохотно открыл глаза. Бросив взгляд влево, заметил, что Элеонора деловито перебирает свои записи, очевидно, восстанавливая для себя ход событий и приводя их в порядок перед предстоящими встречами во Франкфурте. Вот она на несколько минут остановилась, внимательно рассматривая попавшуюся цветную фотографию их двоих, снятую накануне на том самом прогулочном катере. В Париже, на Сене. Там он сначала слегка прищурился. Наверное, в ожидании вспышки, но фотограф почему-то слегка замешкался, поэтому на снимке его глаза выглядели почему-то удивленными. Да и весь вид был каким-то странным. Он нахмурился, протянул руку и, не спрашивая разрешения, взял у нее фотографию.

От неожиданности она тихо взвизгнула:

— Mein Gott! Мне казалось, вы все еще спите.

— Можно это сжечь?

— Никогда. Вы здесь выглядите таким красивым. Давно проснулись?

— Только что. Всего пару минут тому назад.

— Отлично!

— Что?

— Я сказала, отлично. Имея в виду, что вам, наконец-то, удалось хорошо поспать. Не более того.

Хотя ее откровенный взгляд говорил, нет, просто кричал: «я тебя хочу, хочу, хочу»! Интересно, невольно подумал Палмер, сколько времени после регистрации в отеле потребуется, чтобы пригласить ее в свой номер…

Он выглянул в иллюминатор — да, такие же тяжелые, свинцовые облака, как и над Парижем. Почему-то они напомнили ему о маленькой лодочке посреди неспокойного океана. И в ней кто-то все время говорил по-немецки. Но кто? Зачем? И, главное, почему?

Ответа на все эти вопросы пока, увы, не было…

Глава 25

Во Франкфурте, прямо у выхода из аэропорта их ожидал огромный «кадиллак». Усаживаясь в него, естественно, пропустив вперед свою помощницу, Палмер невольно подумал: и почему это лимузины для важных гостей обязательно должны быть иностранного производства? Во Франции «мерседесы», в Германии «кадиллаки», und so weiter. [40]Он повернулся к Элеоноре, чтобы поделиться с ней этим, на его взгляд, любопытным соображением, но она была занята куда более важным делом — вытирала носовым платком почему-то потекшие тени под левым глазом.

— Элли, с тобой все в порядке?

— Да-да, все хорошо.

— Точно?

— Точнее не бывает, — подчеркнуто спокойно ответила она, отвернувшись, чтобы посмотреть в окно на проносящийся мимо на редкость аккуратный немецкий ландшафт, и убирая в сумочку платок.

— Точно такой же, как по дороге из Орли. Или из нью-йоркского Дж. Ф. Кеннеди, — пожав плечами, заметил Палмер. Даже дорожные знаки и указатели выглядят одинаково. Различаются разве только языки.

— Не волнуйся, подожди, скоро и они станут как близнецы-братья, — многозначительно пробормотала она. — Всего несколько лет, и моя работа станет никому не нужной.

— Какая работа? Переводчика?

Она чуть нахмурилась.

— А что, есть иная? — Затем, бросив на него озорной взгляд, добавила: — А… та, другая… Но это же не работа.

— Разве нет?

— Нет, это увлечение, пристрастие, хобби, все, что хочешь, но только не работа.

— Значит, всего лишь хобби? Не более того?

— Нет-нет! Как это у вас по-английски? В отличие от профессионала, для которого самое важное — это сегодняшние дела, любитель предпочитает тратить свою жизнь на наслаждения.

— Вот оно что. Страсть на всю жизнь. Так?

— Что-то вроде этого. Ты прав. Страсть на всю жизнь. На всю оставшуюся жизнь. Какой бы долгой или короткой она ни была.

— На самом деле? — тихо, почти шепотом переспросил Палмер, сжимая ее внезапно вспотевшую ладонь. — На всю жизнь? На всю оставшуюся жизнь?

Она слегка пожала плечами.

— А почему бы и нет?

— Потому что обычно страсть на всю оставшуюся жизнь выбирают в более солидном возрасте.

Элеонора покачала головой.

— Не совсем так. Просто страсть не выбирают. Она сама выбирает тебя… Что же касается возраста, то здесь, скорее, вопрос накопленного опыта. На каком-то этапе надо иметь его достаточно, чтобы сказать самому себе: «Правильно, так и надо!» И к хронологическому возрасту это не имеет никакого отношения.

Их мощный «кадиллак» пересек длинный мост через реку.