Американец, или очень скрытный джентльмен

При соборе нет собственного участка земли, как это было бы практически при любом храме в любой другой части света. Здесь нет кладбища, никакого «сада отдохновения» или «тихой гавани», нет даже площадки, где священники могут поставить свои машины. С севера и с юга к собору примыкают узкие улочки — стены ограждены гранитными столбиками, чтобы автомобили не портили бамперами каменную кладку. Глубокие царапины между столбиками свидетельствуют о провале этой затеи. На западном фасаде находится главный вход, перед которым выступают кукловод и флейтист. Восточный, закругленный, фасад выходит на широкую пьяццу. Возле него неизменно припаркована целая россыпь дорогих машин, ибо на этой пьяцце находятся конторы трех самых известных юристов провинции.

Словом, собор — островок святости посреди совершенно мирского квартала. К нему не подойдешь без того, чтобы пересечь людную улицу; на него не вскарабкаешься с соседнего здания.

Чтобы убедиться в этом окончательно, я обхожу собор по кругу. Может быть, где-то начались какие-то реставрационные работы. Год назад город здорово тряхнуло во время землетрясения, так что у стены вполне могли поставить леса, но там нет ничего, даже стремянки мойщика окон.

Перед главным входом трудится кукловод, его пискливый дневной голос врывается в гул дорожного движения. Флейтист сидит и дремлет в тени своего зонтика, криво подвешенного на знак «Парковка запрещена». Роберто стоит у своего лотка, над его головой висит голубое облачко табачного дыма, словно пчелиный рой над маской пасечника.

Рядом с ними сегодня работают новички. Судя по всему, семейная пара. Мужчине двадцать с хвостиком, он хорош собой — орлиный профиль, темные блистающие глаза. На нем свободная рубаха, какие носили денди восемнадцатого века и рок-звезды шестидесятых, в левом ухе — большая золотая серьга. Он жонглирует. Поочередно подбрасывает мячики, пустые бутылки и яйца — по целых семь штук одновременно. Жонглируя, он что-то быстро лопочет, отчего зрители-итальянцы то и дело взрываются смехом.

Его партнерша — девушка под двадцать, она стоит на коленях или сидит на корточках на тротуаре и разрисовывает каменную плитку цветными мелками. У нее длинные немытые темные волосы, свисающие на лицо. Время от времени она механическим движением откидывает их назад, оставляя среди прядей цветные следы того мелка, которым в данный момент орудует. У нее изящная талия, но очень плоская грудь, босые ноги перепачканы. На шее, на цепочке, висит анкх. Настоящая хиппи шестидесятых, которая так и не выросла.

Я наблюдаю за ними минут пять, одновременно оглядывая две группы зрителей — возле них и возле кукловода. Выходца из тени нигде не видно.

У входа в собор многолюдно. Туристическая группа — все среднего возраста — дожидается автобуса, сидя на ступенях, пристроившись в узкой полоске тени в портале, обмахиваясь чем придется. Группа международная, причем представителей разных национальностей распознать так же легко, как луговые цветы. У всех американцев фотоаппараты висят на шее на ремешках; у мужчин расстегнуты две-три верхних рубашечных пуговицы, женщины подпирают каменную кладку собора. Англичане обильно потеют и обмахиваются рекламными проспектами своего тура; женщины беседуют о погоде, мужчины стоят с угрюмым видом и молчат. Французы сидят на ступенях. Немцы с решительным видом торчат прямо на солнцепеке. Их гид — молодой человек в синей хлопковой курточке — бегает от стайки к стайке и взволнованно повторяет, что автобус сию минуту будет.

Я проталкиваюсь через толпу и открываю тяжелую дверь собора. Она захлопывается у меня за спиной с тяжелым вздохом гидравлической пружины, гул внешнего мира тут же утихает, и меня обволакивают приглушенные звуки святости.

В соборе прохладно и просторно. Звук моих шагов громко отдается от черных и белых мраморных плиток пола, каждый шаг порождает эхо у свода. Возле алтаря практически нет скамей, лишь несколько рядов по одну сторону. Паства невелика. Я поднимаю глаза на чудовищный вызолоченный свод, украшенный картинами: прожекторы выключили, пространство пронизано столпом солнечного света, который отражается от пола и поблескивает на резьбе. Турист-американец, которому наплевать, что вот-вот приедет его автобус, лежит навзничь на мраморном полу — современный перевернутый эквивалент средневекового кающегося грешника — и фотографирует свод.

Я подхожу к алтарю. Над алтарем висит страшноватый гипсовый Христос в натуральную величину, приколоченный к настоящему деревянному кресту. Из ран и по бородатой щеке катятся красные гипсовые капли крови. Гвозди, судя по всему, настоящие, металлические, вколоченные в гипс. По обе стороны от креста поднимаются в небо белые мраморные ангелы. На заднем плане — писанное маслом Распятие под ослепительно-синим небом, на небе — единственная черная туча. Ниже, на заднем плане, целый ряд крестов, а на них — мелкие фигуры, не имеющие никакого значения.