Американец, или очень скрытный джентльмен

Кипучее коловращение цирковой арены, мир в миниатюре — мир людей, муравьев, пчел, любого биологического вида, который живет тесными группами, постоянно пересекая, поперек и крест-накрест, пути друг друга, — это похоже на сложные танцевальные композиции, которыми так увлекались спорткомитеты социалистических стран, где танцоры никогда не сталкивались, никогда не задевали и не замечали других. Каждый знает свое место, знает, что должен делать, знает, как уцелеть на арене, как не попасть в клетку ко львам и тиграм. Некоторые решаются войти за железную решетку и, щелкнув кнутом, выходят без единой царапины. Некоторых из вошедших встречают острые клыки и безжалостные когти, а потом их выбрасывают, как подгнившее мясо, на поживу стервятникам. Остальные предпочитают оставаться в безопасности — паясничают, ездят на одном колесе, жонглируют чашками, глотают огонь, учат тюленей играть на гитаре или качаются на ненадежной трапеции, но под ними всегда есть сетка, чтобы предотвратить катастрофу. Те, кто слишком труслив даже для того, чтобы погримасничать или прокатиться задом наперед на нарядном пони, сидят на зрительских местах и аплодируют актерам.

Ничего тут не изменилось со времен зарождения этого рынка, со времен первых ярмарок и представлений. И в толпе на Пьяцца дель Дуомо даже затерялся один солдат удачи. Он не спешит в Святую землю, не принадлежит к одному из воинствующих монашеских орденов. Он пришел купить несколько мелочей, которые могут понадобиться на пути в завтра, ибо дожить до завтра — его цель. Или до следующего дня. Для него будущее существует сейчас, его можно отсчитать на циферблате над зданием вокзала или на дешевых наручных часах. Он не знает, куда ведет его путь, что ждет на этом пути и где он завершится, но он знает, что будет в конце: смерть. Гидравлические буфера в конце каждой железнодорожной ветки. Он просто идет по этому пути, выглядывая в тени разбойников, увиливая от шарлатанов, обходя стороной прощающих все грехи, не доверяя предсказаниям гадальщиц.

Последите за ним. Вот он покупает палку салями, съев сперва маленький кусочек на пробу. Вежливо улыбается бабуле в оранжевом платке, которая сноровисто орудует острым ножом, зажатым в сальных руках, стоя под связками колбас, свисающих с крыши ее лотка, словно какие-то непристойные фрукты. Он не торгуется. Человеку с неопределенным будущим нет смысла выгадывать гроши. Свои навыки в этом деле он приберегает для последней, самой важной сделки. Медленная или быстрая смерть, приправленная или не приправленная болью, унижением, страданием или страхом. У одного из торговцев сантехникой он покупает свинцовый патрубок небольшого диаметра. Проверяет на спелость артишоки, абрикосы и груши, перцы и огурцы. Нюхает вымытые листья салата — так, будто это лепестки экзотического цветка из джунглей. За все покупки он платит наличными, мелкими купюрами, и отказывается от мелких монет, которые ему причитаются на сдачу. Ни к чему ему монеты и телефонные жетоны. Это лишний вес, замедляющий движение.

Он пересекает Корсо Федерико II и исчезает в сумраке переулка.

Кто этот таинственный персонаж — невидимка с непроницаемой и неброской улыбкой, кто этот загадочный человек?

Это я. Но с тем же успехом это могли бы быть и вы.

Солнце стоит высоко. Падре Бенедетто раскрыл зонт над столом в саду. Зонт в сине-белую полоску, на каждой второй полосе стоит логотип государственного банка. От виноградной лозы на северной стене сада протянулся длинный побег — он пытается зацепиться усиками за раму.

Падре ездил в Рим, в Ватикан. Посетил мессу в соборе Святого Петра, которую служил сам понтифик, вернулся с просветленной душой и двумя бутылками арманьяка «La vie».

Персики отошли, дерево опросталось — если не считать нескольких запоздалых плодов, которые уже не вызреют; перед нами полкилограмма проскутто, нарезанного ломтиками толщиной с папиросную бумагу. Это один из пары дюжин окороков, которые падре засушил лично, — они висели, точно трупы грузных летучих мышей, в подполе. Коптил он их тоже сам: там, внизу, стоит коптильня. Пользоваться дымовой коптильней в пределах городской черты запрещено законом. Падре коптит по ночам и гасит угли и горящие щепки на рассвете или когда поднимается ветер. Этот закон никак не связан с охраной окружающей среды: он существует уже многие века и призван защищать монопольные права отдельных коптильщиков и гильдии производителей проскутто.

— Американцы невежи, — ни с того ни с сего говорит падре.

Мы уже с четверть часа сидим в молчании. Это нормально. Мы достаточно хорошо знаем друг друга, и у нас нет нужды все время трещать как сороки.

— Что навело вас на эту мысль?

— В одной кантине возле Пьяцца Навона я видел двух американцев, которые пили коньяк — и имбирное пиво! Истинное оскорбление бога Вакха!

— И это говорите вы, католический священник!

— Да… Ну, — начинает он оправдываться, — есть же какие-то пределы приличия. Вне зависимости от вероисповедания.