Американка

Таких как Дорис больше нет. Никто не говорил как она.

Я не изменила ей. Произнесла Сандра Вэрн торжественно, словно бы в церкви прилюдно каялась в своих грехах. Она сказала это вдруг и безо всякой причины, это происходило снова в школе, а та, кто стояла перед ней, обернулась. Это была Анна Нотлунд, учительница музыки, она шагнула вперед, ей тоже захотелось обнять Сандру.

— Порой хочется объяснить детям, что существует жизнь после этой, — сказала Анна Нотлунд. — Я хочу сказать, — поправилась она, услышав, как это прозвучало, — что существует еще что-то помимо большого рокового ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.

Она развела руки и подошла поближе, так что Сандра очутилась прямо у нее в объятиях.

Сандра замерла, недвижная, словно деревянная, и, все еще не осознавая, что происходит, подумала вслух:

— Это была не я. Не я.

— Милочка, о чем ты? — с участием, но рассеянно спросила Анна Нотлунд, словно не очень-то слушала.

Возможно, подумала Сандра, медленно возвращаясь к действительности, Анна Нотлунд просто-напросто не сильна в словах. Ей трудно слушать, говорить и понимать.

Возможно, подумала Сандра, это ее единственное оружие на такой случай — вот это объятие.

Единственное ее оружие — это ее объятие.

— Ничего себе фразочка, — сказала Дорис Сандре немного позже в середине школьного дня. Громко и ясно, но никто, кроме Сандры, этого не услышал.

Объятия. Как Сандра ненавидела объятия, особенно в школе сразу после смерти Дорис, когда казалось, что лишь она одна продолжает жить, словно ничего не случилось. При этом она прекрасно сознавала, что так жить невозможно и что нервный срыв не заставит себя ждать, если она будет продолжать в том же духе (что она и сделала, выбора у нее не было).

— Но ты-то сама как?

— Как ты справляешься?

Любители поговорить, они вечно так.

Но, господи, что на это ответишь? Разве не видно? Не больно-то хорошо. Но что поделать? Как с этим справиться? Обниматься, что ли?

Ей уж точно было лучше с такими, как Тобиас Форстрём, с теми, кто лишь из чувства долга выказывали ей свое участие, или с теми, кто вообще ничего не говорили, а лишь грустно поглядывали на нее, при этом явно испытывали облегчение, когда не встречали такого же грустного взгляда в ответ. Облегчение от того, что можно быть такими, как прежде. Такими, как всегда.

В классе Дорис на ее парту в начале среднего ряда поставили фотографию, цветы и стеариновые свечи. Первое время свечи горели постоянно, а розы стояли в теплой воде в стеклянной банке; воду регулярно меняли и розы тоже. На фотографии — Дорис с копной светлых с красным отливом волос, такой она на самом деле была совсем недолго, лишь в самые последние месяцы. Дорис на фотографии, которую сделал ее бойфренд Мике Фриберг. Новая Дорис. Из Фольклорного ансамбля Мике. «Привет. Я Дорис, а это Мике, мы Фольклорный ансамбль Мике. Сейчас мы споем вам веселую народную песню в нашей собственной аранжировке — „Я вышел разок на зеленый лужок“». Мике Фриберг ушел из школы сразу после смерти Дорис. Ему надо было подумать. Он не выдержал.

Из Возвращения Королевы Озера. Глава 1. Где началась музыка?

Мике Фриберг: «У меня не осталось ясных воспоминаний о ней. Порой она стояла на школьном дворе, бледная. Они были в одинаковых пуловерах. Она и ее подруга. С надписью „Одиночество & Страх“.

Это было за сотню лет до того, как возникла пландер-музыка.[2]

Она…. пусть, может, и глупо так говорить, но у меня не сохранилось воспоминаний о ней. Я ее не помню, совсем.

А ее подругу — наоборот. Это была моя первая любовь. Вы знаете, как это бывает. Она покончила с собой. И если бы не музыка, я бы этого не пережил».

Из Возвращения Королевы Озера. Глава 1. Где началась музыка?

Ametiste: the rise and rise and rise of Ametiste, это был я, пока все не завертелось. Пока я не встретил ее — ту, которая стала Королевой Озера на Кони-Айленде, в том киоске для записи пластинок, там еще парочка таких осталась.

У Дебби была «камаро» шестьдесят седьмого года, она получила ее в наследство от своей матери. Иметь автомобиль в Нью-Йорке было и роскошью и безумием, но у нее он был; как сказала Дебби: лишь наши поездки на Кони-Айленд и на тамошние пляжи помогли нам не свихнуться окончательно.

Чтобы припарковаться в Нью-Йорке, можно потратить целый день. Три раза в неделю приходилось вставать в половине седьмого, чтобы выехать до семи, ведь если охранник на парковке успеет раньше, то посадит машину на цепь, а потом ее свезут на кладбище брошенных автомобилей далеко за городом, где оно и теперь осталось.

Это была моя работа. Парковать автомобиль Дебби. Вставать спозаранку, а потом сидеть в автомобиле с одной стороны улицы и дожидаться, когда разрешена будет парковка на противоположной. Я иногда даже спал в машине. А потом, когда приехала Сандра, Королева Озера, нас стало двое. Мы там сочинили несколько песен.