Американочки

Продрогнув, я заходил погреться в роскошные универмаги – от дешевых они отличались тем, как на тебя смотрели продавцы. В дешевых ты был дерьмом, а в дорогих тебе все же улыбались, как джентльмену – на всякий случай. Сам видел, как небритые бомжовского вида огузки влезают в роскошные автомашины. Я отвечал улыбкой на улыбку, стремительно проходя дальше, будто мне в другой отдел, будто я знаю, что именно мне нужно. По большому счету я все это плебейски ненавидел – этот шмоточно-бытовой бомонд, который я НИКОГДА НЕ СМОГУ СЕБЕ ПОЗВОЛИТЬ. Да я теперь и был плебеем.

Патрицию весьма огорчило негостеприимство Ширли, и она продиктовала мне телефон Лидии Гуди, хозяйки бюро по обучению иностранным языкам, в том числе и русскому. Та была из России – пензенская, но вот тоже приехала, зацепилась, вышла замуж, открыла свое дело.

Не то, что ты, Петер, улышалось мне.

– Только она такая смешная. Потом мне расскажешь...

Я, конечно, позвонил, сослался на Патрицию.

– Что ж, приезжайте, – без энтузиазма ответила Лидия, переходя на русский язык, как на постные щи, – и назвала адрес своей конторы, между прочим в самом центре Сан-Франциско, на Монтгомери-стрит. Голос у нее был нагловатый. Дескать, шатаются тут всякие.

В тот день у меня была температура, но поскольку я ее не мерял, то мог считать себя здоровым. Даже вроде кашлял меньше – больно уж много значила теперь для меня такая встреча.

В назначенный час я добрался до Монтгомери-стрит, вошел в солидный вестибюль административного здания, занятого разными конторами, поднялся в солидном лифте на восьмой этаж. Тяжелые деревянные двери, широкие коридоры, высокие потолки, мало света – стиль пятидесятых годов.

Лидия Гуди показалась мне поначалу хабалкой, но сердце у нее оказалось доброе, бабье. Все пыталась мне доказать, что Питерский университет – это говно, вот у них в Пензенском педагогическом... Посмеялась над моим английским, хотя сама говорила с ужасным акцентом. Притом была страшна, как смертный грех. Носатая, с пучком пакли вместо волос. Но разворотистая.

Что ж, гордись своими дочерями, Россия.

Впрочем, начинала с продажи фиалок на перекрестке. Подумаешь, журналист. Кому ты тут нужен, а цветы всем нужны. Встань и продавай. Могу дать тебе стартовый капитал – сто долларов. Вернешь через две недели. Видимо, очень хотелось ей, чтобы я прошел теми же кругами унижения. Я же понимал – встань я с цветами и больше не поднимусь. Надо было стартовать со своего уровня или не стартовать вовсе.

Оскорбилась, что не хочу быть черненьким, но тут же бросила передо мной, беленьким, газетную заметку:

– Вот. Нам позвонили из рекламного агентства, попросили перевести.

Я прочел – гастроли Русского балета из Тьмутаракани.

– Двадцать долларов, – сказала она, правильно поняв мой взгляд.

Я сел в уголке, вынул карманный словарик и стал переводить.

Заметила словарик, насмешливо хмыкнула, но промолчала. Это было вроде экзамена. Что же я могу? Я, скажем, могу здесь преподавать русский для иностранцев. «Жарко, хочу пить, ничего не получается, вперед, назад, здорово, молодец!» Да, лучше для иностранок, по собственной оригинальной методике.

С час, обливаясь потом и утираясь мокрым носовым платком, я мурыжил эту заметку – наконец молча отдал.

– Долго, – пробежав глазами, сказал Лидия. Но одобрила, вынув из ящика стола двадцатидолларовую бумажку. Целый капитал! За час работы. Как в лучших домах Калифорнии. Я тут же полюбил Лидию Гуди. Никто еще мне здесь таких денег не давал, хотя я не раз трудился в поте лица.

По поводу дальнейшего она пока ничего определенного сказать не могла.

– Не знаю, – пожала плечом, – пока я сама преподаю русский. И потом у нас еще есть один московский поэт.

Какой еще к черту поэт?! Задушу собственными руками.

– Вообще мы все время расширяемся, – продолжала она, что-то прикидывая, – спрос большой. Но не так на русский, как на французский, испанский... У нас даже японец преподает. Как раз сейчас идут занятия – в трех аудиториях. Скоро закончатся, – посмотрела она на часы. – Могу познакомить тебя с кем-нибудь из изучающих русский. Погуляйте – поболтайте. Им нужна практика... – Видимо, я ее устраивал по каким-то причинам. Может быть – из-за дешевизны.

Так в моей записной книжке появилось два драгоценных телефона: Кристины, которую я тут же перекрестил в Кристину-2, и Джанет.

Кристина-2 была сухощавой бледнолицей женщиной лет тридцати пяти, сразу спокойно примерившей меня внимательным взглядом для своей одинокой постели, а Джанет, веселое цветущее создание с мощными бедрами и узкой талией, просто обрадовалась возможности бесплатно продолжить столь полюбившийся ей русский. Торговая фирма, в которой она работала, планировала выйти на российский рынок. Как все иногда замечательно сходится! Я сказал, что за всю Россию не отвечу, но про питерскую торговлю кое-что могу сообщить – все-таки занимался не какой-то там культурой-мультурой, а социальной сферой.

Да, вот таким макаром. Еще час назад я был никто, вошь в безопорном прыжке, а теперь вот советник по торговым связям, кандидат в «пырпырдаватьелы рьюсскхава йазыкха».