Американская дуэль

Так вот, дуэль Мэстерсона с Джеффом Стюардом в Эбилине выглядела так: шлепок, выстрел — и у Стюарда появился третий глаз. Одно движение, быстрое, как молния. Но когда Бак Тэррэнт навел на меня револьвер у Ручья, я ничего не увидел, совсем ничего. Он только согнулся, и тут же на меня глянуло дуло револьвера. Это могло произойти только в миллионную долю секунды, если секунду удалось бы разделить на миллион частей.

Это было самое быстрое выхватывание револьвера, которое я видел в своей жизни. Нет, не может рука человека с такой скоростью добраться до кобуры, ухватить и поднять тяжелый «писмейкер»[2] по двухфутовой дуге.

Это было ну никак невозможно — и все-таки произошло. И револьвер был направлен на меня.

Я не произнес ни слова. Сидел себе в седле да думал обо всех этих вещах, а моя лошадь тихо брела по склону, пока не остановилась пощипать травы. И все это время Бак Тэррэнт стоял в той же позе, дикое злорадство горело в его глазах. Он знал, что может убить меня в любой момент и что я об этом знаю. Когда он заговорил, голос его дрожал, будто от сдерживаемого смеха — да только недобрым был этот смех.

— Что скажешь, Дуллин? — спросил он. — Достаточно быстро, а?

— Да, Бак, достаточно быстро, — ответил я.

Мой голос тоже здорово дрожал, но уж не от желания посмеяться.

Бак сплюнул, с презрением глядя на меня. Он стоял на высоком месте, и наши головы находились на одном уровне. Но я-то чувствовал себя гораздо ниже ростом.

— Достаточно быстро! — фыркнул он. — Быстрей, чем кто-нибудь еще может!

— Верно, это так, — сказал я.

— Знаешь, как я это делаю?

— Нет.

— Я думаю, Дуллин. Я думаю, что мой револьвер у меня в руке. Как тебе это нравится, а?

— Чертовски быстро, Бак.

— Я только думаю — и он у меня в руке. Неплохое выхватывание!

— Неплохое.

— Ты чертовски прав, Дуллин. Быстрее всех!

Я тогда не знал, что он хотел сказать, когда говорил: «Думаю, что мой револьвер у меня в руке», но, будьте уверены, у меня и мысли не было спросить его об этом. Глаза его горели так, что, казалось, вот-вот прожгут дырки в ближайшем дереве.

Бак снова сплюнул и оглядел меня.

— Знаешь, Дуллин, можешь убираться к дьяволу. Ты вшивый, богом проклятый, трусливый сукин сын. — Он холодно усмехнулся.

Он не оскорблял меня — просто нагло издевался. Я, бывало, бил по морде за меньшее: могу постоять за себя, если меня затронут. Но сейчас я начисто забыл об этом.

Он заметил, что я взбешен, стоял и наблюдал.

— Да, это очень быстро, Бак, — сказал я, — я и не думаю с тобой соревноваться. Ты хочешь убить меня, что ж, не могу препятствовать в этом и не подумаю вытаскивать револьвер. Нет, сэр, это уж точно.

— Душа в пятки ушла, — ощерился он.

— Может, и так, — согласился я. — Встань на мое место и спроси себя, что бы ты, черт побери, сделал.

— Трусливая душонка! — прорычал он, тараща на меня свои наглые глаза.

У меня плечи свело, а рука так и потянулась к револьверу. Ничего подобного никогда я еще не выслушивал.

— Не буду я доставать револьвер, — сказал я. — Поеду-ка дальше, если ты не против.

Я осторожно взял поводья, повернул лошадь и стал спускаться по склону. Я чувствовал на себе его взгляд и все ждал пулю в спину. Да ее все не было. Потом Бак Тэррэнт крикнул:

— Дуллин!

Я повернул голову.

— Ну?

Он стоял все в той же позе. Чем-то напоминал он мне сбесившегося койота: и глаза желтоватые, и слишком уж рот разевал, выплевывая слова, и его большие кривые зубы блестели на солнце. Думается, его бешеное желание грубить шло от одного: он теперь поступал, как хотелось ему всегда, нагло, безбоязненно, подло, и только потому, что выхватывал револьвер быстрее всех. Это прямо-таки сочилось из него, как яд.

— Дуллин, — сказал он. — Часа в три я буду в городе. Передай от меня Бену Рэндольфу, что он сукин сын. Скажи ему, что он хоть и шериф, а башка его навозом набита. Скажи ему, пусть на глаза мне не попадается, когда я буду в городе, лучше пусть убирается, совсем убирается отсюда. Передашь?

— Передам, Бак.

— Зови меня мистер Тэррэнт, ты, ирландский ублюдок.

— Хорошо… мистер Тэррэнт, — сказал я и, спустившись со склона, направился к дороге, идущей вдоль Ручья. Проехав с сотню ярдов, я обернулся: Бак снова тренировался — согнулся, как по волшебству, револьвер очутился в его руке, выстрелял…

Я ехал в город, чтобы сказать Бену Рэндольфу, что он должен либо уехать, либо умереть.

Бен был долговязым, тощим техасцем. Он приехал в город с севера лет десять назад, прижился в аризонском климате да так и остался. Он был хорошим шерифом — достаточно твердым, чтобы держать в руках большинство, и достаточно мягким, чтобы управляться с остальными. За годы службы он стал еще более живым и проворным, чем раньше.

Когда я рассказал ему о Баке, он сгорбился в своем кресле и начал раскуривать трубку: зажег спичку, и она горела, пока не обожгла пальцы, табака огонь и не коснулся.

— Это точно, Джо? — спросил он.