Американская история

— Нет, все нормально, у меня еще есть двадцать минут. Видишь ли, — он вернулся к теме без перехода, — в науке, да и вообще, наверное, в жизни, впрочем, про жизнь я точно не знаю, это у тебя надо спросить, — я оценила реверанс и ответила учтивой улыбкой, — все люди делятся на генераторов, трансформаторов и реализаторов. Дурацкие, конечно, определения, но суть отражают. Генераторы — это те, кто генерируют идеи, трансформаторы доводят их до ума, а реализаторы — те, кто их реализуют. То есть это как...

— Я понимаю, — перебила я, боясь, что его двадцать минут целиком утекут в пустоту.

— Да, — согласился он со мной. — И не то чтобы одна категория была хуже, чем другая, можно быть успешным в каждой из них, редко — в двух и почти никогда — во всех, но именно генераторы обладают признаками того, что мы определили словом «блестящий». Именно они владеют даром вседоступного проникновения, которого лишены представители других категорий. Так вот, Марк и есть генератор, причем генератор, редкий по своей мощности и разноплановости.

Казалось, что произошло то, чего произойти не могло: Рон забыл про свои бутерброды.

— Более того, Марк не просто генератор, он — генератор генераторов.

Я молчала, мне нечего было сказать, да и сидела я здесь для того, чтобы слушать.

— Понимаешь, Марина, — продолжил Рон, — с самого начала Марку прочили большое будущее. Ни у кого не вызывало сомнений, что он уникален и далеко пойдет, так и произошло на самом деле. Но стандартные люди мыслят стандартными понятиями, которые часто не подходят для людей нестандартных, и это порой вызывает проблемы. Проблема Марка, вернее, проблема тех, кто находился рядом с ним, заключалась в том, что ему становилось тесно в пределах одного конкретного предмета, одной конкретной науки, и он постоянно выходил за отведенные рамки. Просто его интересовало множество вопросов, и он не мог отказать себе в том, чтобы заниматься ими. Понимаешь, он не мог заставить себя заниматься долго чем-то одним.

— Нет, не понимаю, — возразила я.

Мне почему-то показались обидными слова Рона. Он создавал из Марка образ какого-то легковесного летуна, но Марк не был ни легковесным, ни летуном, и никто не мог доказать мне обратного по той простой причине, что никто не знал его лучше, чем я. Не мог знать.

— Я, Рон, с Марком тоже немного знакома. Он совсем не похож на порхающего в атмосфере... — Я замялась, пытаясь подобрать слово, но не подобрала и потому оборвала фразу — и так понятно. — Я не встречала никогда человека, который так много, упорно и увлеченно... — мне опять не хватило слов или, наоборот, не хотелось произносить слишком много. — Так работает, так целеустремленно и глубоко, — все же добавила я еще пару эпитетов.

— Конечно, Марк трудяга, — легко согласился Рон. — Дело не в том, что он не мог довести работу до конца, потому что не способен долго и тяжело работать. Работал он всегда лучше других. Дело в том, что у него исчезало желание доводить работу до конца в тот момент, когда она становилась ему неинтересной. То есть он мог месяцами тяжко работать, но только до тех пор, пока проблематика увлекала его. А увлекала она его, пока он не создавал что-то невероятно сильное, пока не пробивал поле в выбранном направлении. Именно это и было его целью и, когда он ее достигал, — Рон развел руками, — ему становилось скучно. К тому же появлялась новая цель, ион начинал двигаться к ней.

— Но ведь никакую науку нельзя исчерпать, — опять не согласилась я, хотя было совершенно непонятно, зачем я затеваю спор с Роном, — он-то всю жизнь черпал из одного своего неисчерпаемого.

— Ну, этого я не знаю. — Он улыбнулся. — Самое смешное, что, наверное, лет десять назад я ему сказал нечто аналогичное. Марк тогда сделал одну серьезную вещь, в которой я тоже слегка разбирался и понимал, насколько она серьезна, а он хотел ее бросить. Ну, и я уговаривал его не бросать, говорил, что познание бесконечно и постоянно рождает новый вызов, и какую-то еще ерунду типа этого. И знаешь, что он мне сказал в ответ?

Я подняла брови в знак любопытства.

— Он сказал, — повторил Рон, — что жизнь слишком сложна, объемна, чтобы ее можно было выразить математической формулой, или физическим явлением, или компьютерной программой, или вообще какой-либо одной теорией, одним знанием, одной наукой и даже наукой вообще. Он сказал, что если пытаться понять жизнь глубже, то нельзя тратить, много времени на что-то одно, потому что тебя всегда ожидает другое. Что лично он может отдать чему-то конкретному только ограниченный отрезок времени и, добившись результата, двинуться вперед. В жизни, сказал он тогда, слишком много захватывающего, и все хочется попробовать, а на все жизни мало, и потому нельзя задерживаться на чем-то одном. Так что, видишь, — это уже Рон обращал ко мне, — у Марка имелся ответ и на твой вопрос.

— И поэтому он ушел из науки вообще? — спросила я.