Американская история

Они тоже сдержались и не полезли с расспросами, хотя, понятное дело, хотелось, но тем не менее не полезли, а проявили недюжий такт. Только когда я пошла с Катькой на кухню якобы помочь ей, а на самом деле, чтобы улучить минутку и сказать друг другу что-то короткое, но значимое, отчего сразу станет понятно, как каждый из нас прожил это время, она посмотрела на меня, как всегда, сверху вниз, даже не посмотрела, а смерила взглядом, впрочем, без высокомерия, и спросила:

— Ты нормально?

Я, расслышав в ее голосе давно забытую заботу, развела руками в неопределенном жесте и добавила к нему аналогичное выражение лица, мол, сама видишь. Умнице Катьке больше ничего и не требовалось. — Он тоже изменился.

Она кивнула в сторону комнаты.

— Ему тоже не сахар, — решила я не вдаваться в тонкости и не разглашать секреты нашей с Марком запутанной домашней кухни.

— Да уж какой с тобой сахар, — не преминула воспользоваться Катька, и я разгадала в ее иронии такт, нежелание влезать, куда я ее не приглашаю, и оценила.

— Да и ты не так чтобы окаменела во времени, — переменила я тему.

Теперь была моя очередь показать ей, что я имею в виду, и я обвела ее взглядом с ног до головы, хотя это было непросто — вместить Катьку в один взгляд.

— Еще бы, — ответила она, совершенно не смущаясь, понимая, что царственным особам смущаться не пристало, — второго жду.

— Ну да?

Я искренне удивилась и даже не попыталась скрыть восхищения и, может быть, зависти.

— Ну ты, мать, даешь! Поздравляю.

— Да ладно, — отмахнулась Катька, как от обычного. — Тебе уже тоже пора бы.

Я промолчала, говорить было нечего — ни возражать, ни соглашаться. Я могла только задать вопрос:

— А народившегося ребятеночка куда дели?

— У бабки с дедом, у ихних.

Она снова кивнула в сторону комнаты, и по тому, как она кивнула, я поняла, что и здесь, кажется, не все ладно. А может, это она из солидарности со мной, тут же предположила я, мол, чего там, у всех свои проблемы.

Мы расставили Катькины кулинарные изыски на стол, и сели, и разлили, и выпили, и я заметила, что Марк сразу опрокинул в себя, совсем не по-здешнему, даже Матвей лишь отглотнул. Я тут же перехватила, сначала на Марке, потом на себе, настороженный Катькин взгляд.

— Ну, как дела у вас? — жизнерадостно, насколько мог, спросил Марк, и я подумала про себя: ну да, тебя, конечно, только их дела и интересуют.

— Да вот воюем с бабой, — живо и весело откликнулся Матвей, словно война эта для того и служит, чтобы веселить и радовать.

— Ну, тебе так особенно ничего не светит. Щупленький ты какой-то, пропорциями не удался, — не сдержалась я в своей неуклюжей попытке заступиться за Катьку.

— Да ничего, справляемся как-то, — отмахнулся от меня Матвей.

Он, кажется, вообще не придавал значения тому, что я там лопочу, — чего на баб, да еще на посторонних, запал расходовать.

— Ты вот не замечал, Марк, — он нарочито обратился как бы только к Марку, — что женщины со временем, продвигаясь, так сказать, по жизни, становятся более циничными?

Марку начало понравилось, и он откинулся на спинку стула с явным удовольствием и намерением выслушать до конца. Я, хотя и встрепенулась, но не возразила, решив пока подождать, а Катька даже бровью не повела, не то привыкла, не то просто ленилась на пустозвонство нервы напрягать.

Я смотрела на нее и думала, почему флегматики, люди замедленные в словах и движениях, легче в общении, почему с ними проще, почему у них лучше характер и вообще они привлекают к себе каким-то спокойным теплом? Может быть, потому, что им лень реагировать на мелочи и ерунду, они тяжеловесны и инертны, их сложно разозлить, и они не отвлекаются ни на конфликтные ситуации, ни на людей, их провоцирующих.

Вон Катька так ни разу на меня по-настоящему не обиделась, хотя сколько раз могла бы, и даже я ни разу не обиделась на нее. И не потому, что я такой уж агнец, а потому, что на нее нельзя обижаться — злобы в ней суетливой нет. А вот у быстрых и энергичных людей, я посмотрела на Матвея, энергия клокочет внутри и выплескивается на окружающих, и она, энергия эта, пусть даже искрящаяся, делает человека неровным, нервно реагирующим и потому тяжелым подчас.

Я вспомнила, что вообще всегда боялась в жизни слишком активных людей. Они пугали меня своей энергией, я никогда не задумывалась почему, просто сторонилась их чисто инстинктивно. А сейчас поняла — я подспудно пыталась избегать их мгновенных порывов, которые могут быть положительными и приятными, а могут и нет.

— Ну ведь правда, — продолжал Матвей, — женишься... — и тут же поняв, что совершил ошибку, он оговорился: — Или не женишься, какая разница, на милой, наивной, какой еще... простодушной, — подобрал он наконец замысловатое слово, — девочке. А не проходит и пары лет, как из нее получается, заметьте, из любой получается, расчетливая, смотрящая на мир не просто практично — хищнически, уродка.

Он даже сам поморщился от жуткости созданного им образа и, видимо, почувствовав, что перегнул, добавил: