Американская мечта

Это было сказано со столь яростными нотками, что мне стало не по себе. На Дебору порой накатывали приступы бешенства. У меня на ухе прескверный шрам. Считается, что он от занятия боксом, но правда куда менее почетна для меня: однажды в пылу сражения Дебора чуть не прокусила мне ухо.

– Полегче, – сказал я.

– А что? Мы сегодня слишком ранимы? – Она кивнула, лицо ее помягчело, снова стало почти привлекательным, словно она прислушивалась к отголоскам какого-то события. – Я знаю, с тобой сегодня что-то случилось.

– Не хочется говорить об этом. – Я перешел в контратаку: Дебора не выносила, когда от нее что-то скрывали.

– Я решила, что ты умер. Смешно, правда? Я была просто уверена, что ты умер.

– Тебе было жаль меня?

– О, я просто обезумела от горя. – Она улыбнулась. – Я решила, что ты умер и завещал кремировать себя. Я бы хранила твой прах в урне. Здесь – вот на этом столике у окна. Каждое утро я брала бы пригоршню праха и рассеивала над Ист-ривер-драйв. Через некоторое время, кто знает, твой прах развеялся бы над всем Нью-Йорком.

– Я бы исхитрился вернуться к тебе привидением.

– Ну уж нет, дружок. Если бы тебя кремировали, то нет. При кремации душа распадается на атомы. Разве ты этого не знаешь? – В ее глазах вспыхнул очень опасный свет. – Подойди сюда, дорогой, и поцелуй меня.

– Что-то не хочется.

– Почему?

– Потому что я не так давно проблевался и изо рта у меня несет соответственно.

– Дурные запахи мне никогда не мешали.

– Зато мне мешали. А ты пила ром, и от тебя несет ромом. – И это было правдой. Когда она перебирала, от нее неприятно пахло. – Ирландцев вообще нельзя подпускать к рому, они начинают вонять собственным жиром.

– А со своими малышками ты тоже так разговариваешь?

Она не знала, как я провожу дни и недели в разлуке с нею. И это подстегивало ее бешенство. Несколько лет назад она обнаружила интрижку, которую я держал в тайне. Это была весьма заурядная молодая дамочка, которая (по закону компенсации) совершенно неистовствовала в постели. Во всем остальном же была абсолютно пресной. Каким-то образом Дебора узнала о ее существовании. Сопутствующие детали были достаточно неприятны: частные детективы и так далее, к тому же Дебора отправилась вместе с сыщиком в ресторан, где моя подружка обычно обедала, и изучала ее на протяжении всей трапезы – долгой трапезы в одиночестве. И что за скандал разразился после этого!

– Ни разу в жизни я не чувствовала себя такой униженной. Да, буквально униженной, буквально. Мне пришлось беседовать с детективом, отвратительным типом, а он посмеивался надо мной. Я израсходовала на него кучу денег, и все ради чего? Ради какой-то мокрой мыши. Она робела даже перед официанткой, а ведь это был самый заурядный ресторан. Ну и орел же ты, если трахаешься с такими воробушками.

Подлинной же причиной ее бешенства было то, что эту интрижку невозможно было раздуть. Если бы я завел роман с ее подругой или любой дамой из нашего круга, Дебора вышла бы на тропу войны и провела бы еще одну из своих великих кампаний: намеки и подмигивания, остроты и записки, серия вечеринок, заряженных электричеством противоборства, – но я всего лишь котовал на стороне, и это было непростительно. С тех пор Дебора постоянно говорила о моих «малышках».

– Как ты их охмуряешь, дружок? – продолжала она. – Как чаруешь? Ты говоришь им: «прекрати пить, от тебя воняет» или же «о, господи, дорогая, я без ума от твоей вони»?

Красные пятна уродливо расплывались у нее по шее, по плечам и, кажется, по груди. Она источала отвращение столь ощутимое, что я задрожал, словно в мое тело начал проникать некий враждебный элемент, какой-то удушливый яд. Доводилось ли вам вдыхать ядовитые испарения поднимающиеся из болота? Это подлинное ощущение, клянусь, как и тот шепоток обманчивого спокойствия, тот тяжелый воздух, которым дышишь перед началом урагана, и оно повисло сейчас между нами. Я боялся ее. Дебора была вполне способна убить меня. Есть, мне кажется, убийцы, приход которых даже приветствуешь. Они сулят чистую смерть и открывают дверь к твоей собственной душе. Луна беседовала со мной, как такой убийца. Но Дебора сулила жуткую смерть человека, поверженного наземь,

– и вот уже мухи клубятся в вихре твоего последнего вздоха. Ей мало было разорвать меня на части, она хотела погасить свет моей души, и, охваченный ужасом при мысли, что ее лицо – это широкий рот, мясистый нос и зеленые глаза, колючие как стрелы, – станет моим первым видением в вечности, словно она была моим ангелом-хранителем (дьяволом-погубителем), я опустился возле нее на колени и взял ее за руку. Рука была мягкой, как медуза, и почти такой же отвратительной – прикосновение отозвалось в моей ладони тысячами иголочных уколов, добравшихся до предплечья, – совершенно так же, как если бы я, плывя ночью в море, угодил рукой в гигантскую медузу.

– У тебя хорошие руки, – сказала Дебора. Настроение ее внезапно переменилось.