Американская мечта

– Она была замечательной, – сказала Рута и зарыдала. В ее голосе была боль и такое неподдельное горе, что я понял: вовсе не по Деборе она плачет, и даже не по самой себе, а просто в силу того непреложного факта, что женщины, познавшие власть секса, никогда не бывают слишком далеки от самоубийства. И в этом внезапном приступе скорби ее лицо стало куда красивее. Новые силы проснулись в ее теле. Я был сам не свой: уже не личность, не характер, не человек с определенными правилами, а некий дух, сгусток ничем не связанных между собой чувств, парящий, как облако на ветру. Я чувствовал себя так, словно какая-то часть меня стала женщиной, рыдающей над тем, кого сама же и убила, – а убила она своего возлюбленного, того самовластного и жестокого тирана, который жил в Деборе. И я потянулся к Руте, как женщина, ищущая участия у другой женщины. Мы обнялись, прижались друг к другу. Но грудь ее выскользнула из открытой блузки и оказалась в моей руке, и грудь эта искала отнюдь не женского прикосновения, нет, она быстро и уверенно прокладывала себе дорогу к тому твердому и жесткому, что было в моей руке. Казалось, я никогда раньше не держал в руке женской груди (этого плотского изыска), а Рута продолжала плакать, всхлипы вырывались с детской безудержностью, но грудь ее жила своей собственной жизнью. Этот небольшой буферок тыкался мне в ладонь, как кукла, ждущая, чтобы ее погладили, нахальный в своей способности растормошить меня и так отчаянно жаждущий, чтобы его растревожили, что меня обуяла безнадежная похоть. Безнадежная, потому что мне уже давно пора было быть на улице, и все же неотвратимая, мне нужны были всего лишь тридцать секунд, и в этих тридцати секундах я не смог себе отказать, и тонкое блудливое шипение вырывалось у нее изо рта, пока я брал ее стоя, все еще рыдающую и прижавшуюся спиной к бархатным цветам на стене, и я выпалил в нее огненным зарядом самого настоящего убийства, огненный и победоносный, как демон, представший златокудрому младенцу.

Нечто в ней раскрылось навстречу этому потенциальному младенцу, я почувствовал, как в ней просыпается алчность, она начала, когда я уже кончал с болью и резью в затылке, она кончила через десять секунд после меня.

– Ох, – сказала она, – вы начинаете за мною ухаживать. – Но я уже был холоден как лед и шутливо поцеловал ее в кончик носа.

– Слушай-ка, – сказал я, – прими душ.

– С какой стати? – Она покачала головой, изображая чуть ли не обиду. Но эти сорок секунд научили нас понимать друг друга. Я казался себе таким же острым и опасным, как бритвенное лезвие, и столь же самостоятельным. Но было в ней и еще что-то, в чем я нуждался, какая-то горькая соль, пронзительная и подлая, как взгляд кадрового инспектора.

– Потому что, дорогуша, через пять минут здесь будет полиция.

– Вы ее вызвали?

– Разумеется.

– О господи.

– Они будут здесь через пять минут, и я должен выглядеть убитым горем. Как, собственно, оно и есть. – И я усмехнулся.

Она с удивлением посмотрела на меня. Он сумасшедший или же человек, достойный уважения? – говорил ее взор.

– Но что, – в ее голосе послышались чисто немецкие интонации, – что вы собираетесь им сказать?

– Что я не убивал Дебору.

– А разве могут возникнуть сомнения? – Она старалась поспевать за мной, но замешкалась на повороте.

– Я не слишком ладил с Деборой. И она презирала меня. Сама знаешь.

– Нельзя сказать, чтобы вы жили душа в душу.

– Ни в коем случае.

– Но женщина не кончает с собой из-за человека, которого презирает.

– Послушай-ка, дорогуша, мне надо сказать тебе неприятную вещь. Она почуяла, чем мы тут с тобой занимались. И выбросилась в окно. Вот так. Прямо у меня на глазах.

– Мистер Роджек, вас не пальцем сделали.

– Не пальцем. – Я потрепал ее по плечу. – А тебя?

– И меня тоже.

– Давай-ка вместе выпутаемся из этой истории. А потом это дело отпразднуем.

– Мне страшно.

– Когда тебя будут допрашивать, говори все начистоту. За исключением одной мелочи. Между нами, разумеется, ничего не было.

– Ничего не было.

– Ты впустила меня сегодня ночью. Пару часов назад. Пару часов назад, точней тебе не вспомнить. И пошла спать. И ничего не слышала, пока я не разбудил тебя.

– Понятно.

– Не поддавайся им на удочку. Если они скажут, будто я показал, что спал с тобой, стой на своем.

– Мистер Роджек, вы ни разу до меня и пальцем не дотронулись.

– Вот именно. – Я взял ее двумя пальцами за подбородок, как бы заигрывая. – Далее идет вторая линия обороны. Если они поведут тебя наверх ко мне или меня поведут вниз, и я в твоем присутствии скажу, что мы сегодня переспали, тогда не спорь. Но только в том случае, если услышишь это от меня.

– А вы им скажете?

– Не раньше, чем они это неопровержимо докажут. Тогда я объясню перемену в показаниях тем, что пытался пощадить нашу репутацию. Это должно сработать.

– А может, признаемся сразу же?

– Будет более естественно, если мы поначалу попробуем это скрыть. – Я усмехнулся. – Ну, а теперь под душ. Живо. И постарайся успеть одеться. И, знаешь ли…

– Да?

– Постарайся не выглядеть так стервозно. И, ради Бога, причешись.