Она трудилась до седьмого пота, одна, без помощников, принимала роды у коров, кормила телят из рожка, если им сразу не удавалось научиться сосать вымя, следила, чтобы матери покормили детенышей, прежде чем возвращать их в стадо. Она нанимала человека починить забор, но сено заготавливала с ним на пару — прессовала по полторы-две тысячи тюков, необходимых на зиму, а когда постаревший Граф однажды зимой потерялся, она героически искала его три дня, прочесывала лес и всю округу, пока не нашла на островке посреди болота. Привести его домой оказалось неимоверно трудным делом. Доун весила сто три фунта при росте пять футов два дюйма, а в быке — необычайной красоты статном животном с большими коричневыми пятнами вокруг глаз, прародителе потомства, которое шло нарасхват, — было под две с половиной тысячи фунтов. Доун не пускала бычков на мясо, она продавала их собратьям-скотоводам на развод; изредка выставляла на продажу телочек, и их охотно покупали. Потомство Графа из года в год получало медали на общенациональных выставках, и вложенные в него средства возвращались, изрядно приумноженные. Но потом Граф вывихнул заднюю ногу и застрял в болоте. Было скользко от наледи, и нога, должно быть, попала между корягами; он завяз, мучился, а когда увидел, что, выбираясь, ему придется одолевать целое море вязкой грязи, то сдался и лег; и прошло целых три дня, прежде чем Доун нашла его. Она взяла веревку с петлей, позвала с собой Мерри и собаку, снова пошла на болото и попыталась поднять его, но, видно, нога у него очень болела, и он не захотел вставать. Они вернулись домой, набрали разных таблеток, пришли опять, напичкали быка кортизоном и еще чем-то, просидели рядом с ним несколько часов под дождем, потом опять стали его понукать. Надо было заставить его пройти по колено в грязи по этим камням и корням. Он делал несколько шагов и останавливался; еще немного вперед — и снова остановка; собака забежит сзади, залает — еще пара шагов, и так несколько часов кряду. Они ведут его на веревке, а он как поднимет голову, свою великолепную, покрытую волнистой шерстью голову, поглядит своими прекрасными глазами да как дернет веревку, и обе они, Доун и Мерри, со всего маху летят на землю, потом поднимаются, и все начинается сначала. Они взяли с собой зерна, подманивали его, он ел и чуть-чуть продвигался вперед, но в общем и целом они вели его домой четыре часа. Обычно он легко шел на веревке, но тогда из-за боли в ноге он двигался в час по чайной ложке. Незабываемое зрелище: его хрупкая жена, которая, только пожелай она, могла бы всю жизнь прожить просто хорошенькой женщиной, его маленькая дочка, промокшая и облепленная грязью, появляются с быком на расквашенном поле позади амбара. «Все правильно, — думал он. — Она счастлива. У нас есть Мерри, и больше мне ничего не нужно». Он не был религиозен, но в этот момент душа наполнилась благодарностью к Богу, и он сказал вслух: «На меня изливается небесный свет».
Еще через час Доун и Мерри завели быка в хлев, и там он лег на сено и пролежал так четыре дня. Вызванный ветеринар сказал: «Вылечить его нельзя. Можно только немного облегчить страдания — это все, что я могу сделать». Доун носила ему в ведрах воду и корм, и однажды (как Мерри рассказывала всем, кто только ни появлялся в доме) он вдруг подумал: «Ну все, я выздоровел», поднялся на ноги, вышел наружу, начал помаленьку бродить кругом и тогда же влюбился в старую кобылу, и они стали неразлучны. Когда пришло время отправлять его на бойню, Доун целый день плакала и говорила: «Я не могу, я не могу», а Швед говорил ей: «Надо» — и быка увезли. По волшебству (как опять-таки говорила Мерри) в ночь перед отправкой он покрыл корову, которая родила прелестную телочку — его прощальный привет. Вокруг глаз у нее были коричневые пятнышки. «Он в-в-всем раз-здал свои карие глаза». Впоследствии, хотя все быки были породистые, ни одного из них даже сравнить нельзя было с Графом.