Американская повесть. Книга 2

Однако наутро, в назначенный день вернисажа, Льюис нарушил свое строгое правило и тайно отправился за свежими выпусками главных нью-йоркских газет. Вернувшись, он прошел прямо в детскую, где Триши в этот час обычно купала ребенка. Но он опоздал — купание было закончено, малютка дремала в своей скромной кроватке, а Триши, закрыв руками лицо, сидела одна у камина. Было нетрудно понять, что она обо всем уже знала.

— Полно, Триши, не принимай близко к сердцу, — сказал Льюис нетвердым голосом.

Она подняла залитое слезами лицо.

— Ах, дорогой мой… А я-то уверена, что ты не читаешь газет…

— Сегодня особый день, Триши.

— Конечно, особый. И ты совершенно прав. Какое это имеет значение?

— Никакого решительно. Все, что нам с тобой нужно, — это терпение и немного настойчивости…

На минуту она задумалась. Потом обняла его и склонила головку к нему на плечо.

— Дорогой мой, я все подсчитала, и, поверь, очень старательно. Пусть мы даже сэкономим на топливе, станем топить только в детской, все равно нам не хватит на смотрителя и на швейцара. Ты ведь хочешь, чтобы галерея была открыта все будние дни.

— Я подумал об этом, Триши. Я сам буду смотрителем, и я сам буду швейцаром.

Он посмотрел ей в глаза. Как она это примет? Она побледнела и еле сдержала слезы.

— Ах, как занятно! — сказала она весело. — У тебя будет случай, Льюис, послушать, что они там говорят. Ведь стоит им раз присмотреться к картинам, понять, почувствовать их, и у них появятся преинтересные мнения… Скажи, я права? — Она отвернулась от мужа и подняла из кровати спящую девочку. — А ты как считаешь, малютка?

И Льюису тоже пришлось на минутку отвернуть лицо в сторону.

«Найдется ли во всем нашем городе другая такая женщина?» — спросил он себя. О, нью-йоркское общество сумеет насытиться этим новым скандалом: Льюис Рейси — швейцар и смотритель собственной галереи. Каково будет бедной Триши! Она ведь более чувствительна к грубым насмешкам, чем он, и она не захвачена его апостольским рвением. Каково будет ей терпеть их глумление и шутки? Но Льюис тут же прогнал свои невеселые мысли. Пробил час! Он докажет им всем, что это великая живопись, — ни о чем другом он не станет сейчас и думать! Ухмылки невежественных газетчиков его не тревожат. В его галерею придут просвещенные, разумные люди. Они увидят, поймут… И он им в этом поможет.

8

Вначале посетителей было достаточно, но голос картин оставался для них невнятен — не помогли и старания Льюиса. Поскольку считалось невиданным, чтобы человек в своем собственном доме показывал картины за деньги, и газеты язвили по этому поводу, то в самые первые дни галерея подверглась набегу охотников до шумных сенсаций. Эти гости вели себя дурно, и однажды, чтобы выставить их, пришлось даже позвать полисмена, который впервые за всю свою профессиональную практику столкнулся с подобной задачей. Вскоре, однако, само название на вывеске — речь ведь шла о «Христианском искусстве» — охладило этот класс посетителей, и их сменили другие, тупо-благопристойные. Они с рассеянным видом бродили по залам и, покидая выставку, говорили, что деньги потрачены зря. Позднее и этих не стало — наступил полный спад. От двух и до четырех каждый день Льюис, ежась от холода, сидел, окруженный своими сокровищами, или мерно шагал по пустынным, покинутым залам. Но он не считал сражение проигранным: вот-вот откроется дверь — и войдет посетитель. Тот самый, кого он так ждет.

Был вьюжный февральский денек, и Льюис уже более часа шагал по своей галерее, когда к дому подкатил экипаж. Он спешно распахнул двери; под шуршание шелков вошла Сара-Энн Гуззард, его сестра.

На мгновение Льюис опешил — так случалось в былые дни, когда он представал перед мистером Рейси. Годы замужества и миллионы придали его круглолицей сестре нечто от устрашающей фамильной величественности. Но Льюис встретил отважно ее пустой взгляд.

— Здравствуй, Льюис, — важно молвила миссис Гуззард, но тут же запнулась.

— Здравствуй, Сара-Энн. Рад, что ты пришла взглянуть на картины.

— Я пришла проведать тебя и свою жену… — Она снова запнулась, нервно огладила платье и быстро добавила: — И спросить, долго ли будет тянуться эта комедия?

— Ты имеешь в виду галерею? — усмехнулся невесело Льюис. Покраснев, она молча кивнула. — За последнее время, по правде сказать, зрителей поубавилось.

— Слава Всевышнему!

— Но пока жив хоть один человек, который захочет взглянуть на мои картины, я буду здесь, чтобы встретить его… Вот как тебя…

Она содрогнулась.

— Льюис, боюсь, ты не вполне представляешь…

— Вполне представляю.

— В чем же дело? Покончи с этим. Или тебе еще мало?

— Болтовни о картинах?

— Болтовни о тебе. Среди родственников. Во всех нью-йоркских гостиных. Ты бросаешь тень на отца.

— Отец сам завещал мне эти картины.

— Да, но не для того, чтобы ты выглядел с ними шутом.

Льюис холодно, рассмотрел возражение сестры.

— Ты уверена? А я думаю, для того он их мне и оставил.

— Не черни память покойного! Довольно и того, что ты сделал. Я не знаю, как терпит твоя жена. Ты унижаешь ее.

Льюис сдержанно улыбнулся.