Американская повесть. Книга 2

— Как вы сюда попали? — спросила она.

— Не спрашивай, — сказал Кино. — Пойди приведи Хуана Томаса, но больше никому ничего не говори. Запомни, Аполония, это очень важно для нас.

Она постояла минуту, растерянно прижав руки к груди, а потом тихо ответила ему:

— Хорошо, брат мой.

Вскоре Хуан Томас вернулся домой. Он зажег свечу, подошел с ней в угол, куда они забились, и сказал:

— Аполония, запри дверь и никого не пускай. — Хуан Томас, как старший, взял власть в свои руки. — Ну что, брат мой? — спросил он.

— На меня напали в темноте, — сказал Кино, — и в драке я убил человека.

— Кто он? — быстро спросил Хуан Томас.

— Не знаю. Темнота… и все темно, все непонятно.

— Это она, жемчужина, — сказал Хуан Томас. — В этой жемчужине сидит дьявол. Тебе следовало продать ее, и дьявол ушел бы вместе с ней. Может быть, еще не поздно? Продай и купи себе покой на эти деньги.

Но Кино сказал:

— Брат мой! Меня оскорбили, и целой жизни не хватит, чтобы забыть это. Моя лодка лежит на берегу с пробитым днищем, дом мой сожгли, а в зарослях кустарника — убитый. Бежать мне некуда. Спрячь нас у себя, брат мой.

Кино в упор взглянул на Хуана Томаса, подметил глубокую тревогу у него в глазах и, предупреждая возможней отказ, быстро проговорил:

— Ненадолго. Пройдет день, наступит ночь, и ночью мы уйдем.

— Хорошо. Спрячу, — сказал Хуан Томас.

— Я не хочу навлекать на тебя беду, — продолжал Кино. — Ведь со мной — как с прокаженным. Мы уйдем сегодня в ночь. И ты будешь в безопасности.

— Я не оставлю тебя без помощи, — сказал Хуан Томас и добавил: — Аполония, запри дверь. И даже шепнуть никому не смей, где Кино.

Весь следующий день Кино и Хуана молча просидели в полутемной хижине Хуана Томаса и слушали, что говорят о них соседи. Сквозь щели им было видно, как соседи роются в золе, ищут там их обгоревшие кости. Затаившись в хижине Хуана Томаса, они слушали, с каким ужасом все обсуждают весть о пробоине в лодке. Хуан Томас уходил и разговаривал с людьми, чтобы усыпить возможные подозрения, и делился с ними своими догадками и домыслами о том, что произошло с Кино, Хуаной и ребенком. Одному он говорил: «Наверно, они ушли вдоль побережья на юг, спасаясь от проклятия, которое тяготеет над ними».

А другому: «Кино никогда не расстанется с морем. Может быть, он раздобыл себе другую лодку? — И добавлял: — Аполония слегла от горя».

А днем поднялся ветер, и он хлестал воду в Заливе, ворошил водоросли на берегу, он завывал и в хижинах, и при таком ветре лодку, вышедшую в море, ждала бы верная гибель. И Хуан Томас стал говорить соседям: «Кино нигде нет. Наверно, он ушел в море и утонул». И после каждого своего выхода он возвращался не с пустыми руками. Он принес плетеную соломенную сумку с фасолью и бутыль из тыквы, полную риса. Занял где-то чашку сушеного перца и пачку соли и еще раздобыл нож дюймов восемнадцати в длину, тяжелый, как маленький топор, и этот нож мог служить одновременно и инструментом и оружием. И когда Кино увидел его, взгляд у Кино просветлел, и он любовно провел по ножу ладонью и попробовал лезвие большим пальцем.

Ветер выл над Заливом, взбивал воду пеной, мангровые деревья метались под его порывами из стороны в сторону, как испуганное стадо, а тончайшая песчаная пыль поднялась с побережья и плотным облаком повисла над морем. Ветер развеял тучи, очистил небо и гнал перед собой песок, точно снег в метель.

В вечерних сумерках Хуан Томас долго говорил с братом:

— Куда ты пойдешь?

— На север, — ответил Кино. — Я слышал, что на севере есть большие города.

— Держись подальше от побережья, — сказал Хуан Томас. — В городе соберут людей, пошлют обшаривать весь берег. За тобой будет погоня. Жемчужина все еще при тебе?

— При мне, — ответил Кино. — И я не расстанусь с ней. Я мог бы принести ее в дар, но теперь она — моя беда и вся моя жизнь, и я не расстанусь с ней. — И когда он говорил это, в глазах у него были злоба, жестокость и горечь.

Койотито расплакался, и Хуана прошептала над ним заклинание, чтобы он замолчал.

— Ветер сильный, — сказал Хуан Томас. — Следов не останется.

Они собрались в путь затемно, до восхода луны. И перед выходом, по обычаю, молча постояли в хижине Хуана Томаса. Хуана держала Койотито за спиной, укрыв и подхватив его шалью, и он спал, прижавшись щекой к ее плечу. Шаль укрывала ребенка, а один ее конец Хуана держала у лица, защищая ноздри от ночной сырости. Хуан Томас дважды обнял брата и поцеловал его в обе щеки.

— Да хранит тебя Господь, — сказал он, и это было как смерть. — Ты не расстанешься со своей жемчужиной?

— Эта жемчужина стала моей душой, — сказал Кино. — Расстаться с ней — все равно что потерять душу. Да хранит Господь и тебя.

VI